Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

Два дня спустя Андрей Ильич застал жену такой же озабоченной и занятой делами, еще более свежей, спокойной и с признаками новой перемены. Его удивило выражение ее лица, настороженное и вместе с тем как бы согретое изнутри. Взгляд стал мягким, осененным глубоким покоем. Так выглядит будущая мать, ощутившая под сердцем новую жизнь, юная девушка, застигнутая первым волнением любви, человек, решившийся на подвиг. Встревоженный и восхищенный, Андрей Ильич не сводил глаз с жены. «Какие мысли и чувства питают сейчас ее душу? — спрашивал он себя. — Что она скрывает от меня?» Ни в тот день, ни в другой он ничего не узнал и утешил себя тем, что в положенное время причина выйдет наружу, сама раскроет себя.

Вряд ли Елена Петровна могла бы что–нибудь рассказать ему, если бы даже этого хотела. Ничего как будто не случилось. Почувствовав себя способной трудиться, она ушла в работу и положительно забыла обо всем. Чем дольше она наблюдала себя и других, тем более убеждалась, что самое главное в прежних исследованиях упущено, — она недооценила субъективные ощущения больных. Физиолог вытеснил в ней врача, бесстрастный экспериментатор сменил того, кто призван мыслить и жить чувствами больного. Теперь, когда значение экстракта бесспорно, она сделает все, чтоб наверстать упущенное. Долг ее — спасти всех, кого еще не поздно, ни одну жизнь не упустить. Спасительное учение о веществах, заложенных в тканях организма, чья живая сила рассасывает опухоли и приносит человеку избавление от страданий, — надо спасти от кривотолков, отвести ему в клинике достойное место. Она так счастлива всем, что случилось, так рада своей невольной удаче, что готова благословить свою болезнь, которая привела ее сюда. С некоторых пор ее больше не стра–шит ни предстоящая операция, ни страдания, которые ее ждут, все кажется ничтожным в сравнении с тем, что произошло и произойдет в дальнейшем…

Незадолго до операции она сказала мужу:

— Ты должен успокоить меня и перейти к нам в лабораторию. Я не выздоровею, если не буду уверена в том, что исследования и без меня продолжатся. Пойди сейчас же и поговори с Яковом Гавриловичем. Не откладывай, я тебя прошу.

Он не мог ей не уступить, экстракт спасал жизнь его жены, и уж по тому одному следовало над ним потрудиться.

5

Ни в тот, ни в другой день Андрей Ильич не нашел Студенцова. Он уехал в одну из районных больниц, к своему другу Самсону Ивановичу Ванину. В последнее время у Якова Гавриловича накопилось много неприятных дел, избавиться от них становилось все трудней, и он решил вдали от института отдохнуть от забот.

За рулем быстро мчавшейся машины Студенцов отдался чувству простора, навеянному близостью природы и сменой причудливых очертаний берегов Волги. На память пришли воспоминания: неясные, далекие, но все еще волнующие, припомнилось любимое стихотворение, и Яков Гаврилович продекламировал его:

Дробится, и плещет, и брызжет волна
Мне в очи соленою влагой;
Недвижно на камне сижу я — полна
Душа безотчетной отвагой.

Особенно понравилась ему последняя строка, и он с чувством пропел о восторженной душе, исполненной безотчетной отваги. На смену стихам пришла поэтическая импровизация. И кромка леса на горизонте, и овалы зеленых холмов, и надвигающаяся непогода будили в нем сейчас лирическое чувство. «Тучи под синим небом разметались, — пропел он, — сбились мрачной лавиной вдали и белыми хлопьями легли вокруг солнца… Теплые лучи затопили поле, позолотили зреющую ниву и зажгли лес… По земле заходили тяжелые тени, понеслись по желтеющей ржи, вслед им скользит золотой поток солнца, и снова за ним суровая мгла… Тихо в поле, чуть шелестит созревший овес, темнеет недавно еще белая гречиха, светлеет проседь на ее стебельках».

Машина повернула к сосновому лесу, и на кочковатой дорожке ее крепко тряхнуло. Студенцов замедлил движение, и ему послышалось, что в заднем мосту что–то заверещало. Он обернулся и, недовольный, нахмурился: портфель на сиденье напомнил ему о письме, которое ему передали для Ванина. Сухов принес его перед самым отъездом и сказал: «Передайте Самсону Ивановичу, что я шлю ему наилучшие пожелания». Лицо его оставалось непроницаемым, и лишь выгнутый подбородок дрогнул. Воспоминание о секретаре партийной организации с его звучным, резковатым голосом, легко достигающим верхних регистров, упрямце, пишущем диссертацию на ненужную тему, придало мыслям Якова Гавриловича другое направление. «Своенравная бестия, — проворчал он про себя, — одной рукой шлет письма с наилучшими пожеланиями, а другой — доносы в райком. Не удалось на бюро добиться своего, он пробует в другом месте отыграться. Послушать его — в институте застой, никаких успехов в работе… Закаетесь, Николай Николаевич, чернить директора! Парторганизация это припомнит вам на перевыборах. Мне нужен другой секретарь, менее строптивый, более ровный и сдержанный».