Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

Дальше следовали рассуждения о том, как много в этом преимуществ для хирурга.

Елене Петровне показалось, что он многозначительно подмигнул и выражение его лица стало загадочным. Странно, он, должно быть, забыл, что она врач и не так уж наивна, чтобы каждому намеку обрадоваться.

— Есть у нас еще один козырь, — закончил Студенцов, — уж этот не подведет нас.

Голос его прозвучал обнадеживающе, и больной стало вдруг легко. С ее напряженного лба сбежали морщины, и маленькие ручки на одеяле замерли в недоумении, капризно сложенные губы хранили молчание.

— Ваша болезнь многому меня научила, — с чувством раскаяния произнес он, и глаза его покрылись непроницаемой поволокой. — У меня скверное обыкновение не объяснять помощникам своих творческих планов. Мне казалось, что сотрудник поддастся искушению мне угодить и невольно натворит ошибок. Желание — великая сила, отбиться от него нелегко. Своей ошибкой я обязан тому, что у меня в лаборатории — не друзья и советники, а лишь послушные, старательные руки. Если бы наши сотрудники были посвящены в мои расчеты, они и без вас смогли бы продолжать свое дело.

Это неожиданное признание не понравилось Елене Петровне. Оно было, как ей казалось, некстати. Стоило ли прерывать серьезный разговор ради праздных размышлений о формах экспериментальной работы. Куда делась тактичность Якова Гавриловича, можно подумать, что судьба лабораторных изысканий занимает его больше, чем здоровье и жизнь ассистентки. «И вовсе не потому прячет он свои планы, что опасается ошибок учеников», — в сердцах подумала Елена Петровна. Он как–то шутя сказал ей другое: «Не зная моих расчетов, помощники не узнают и о моих провалах. Ведь иной раз бывает, что планов нет, явилась мысль, обдумать ее некогда или не хочется, отдаешь ее проверить в лабораторию… Где уверенность, что после десятого — двадцатого провала иному сотруднику не придет в голову, что в институте вообще планов нет, их шеф только и знает, что гадает…»

Больная все еще молчала, но умоляющий взгляд ее просил его вернуться к прежнему разговору.

Студенцов встал, попрощался и вышел. Он понял ее, понял отлично, но продолжать беседу в его расчеты не входило. Вся речь была заранее обдумана, каждой фразе отведено свое место, слова расставлены на виду, как фанерные орудия на мнимых позициях. Лишнее слово могло бросить тень на искусно исполненную композицию. Рисковать было опасно…

Долго еще после ухода Студенцова Елена Петровна вспоминала и перебирала в памяти то, что услышала от него. Над некоторыми фразами задумывалась, повторяла их про себя. Полтора месяца, ведь они промелькнут как неделя… Яков Гаврилович серьезный человек и не будет бросать слов на ветер. У него доброе сердце, он не станет лгать…

Ассистентка Елена Петровна Сорокина не поверила бы, что с злокачественной опухолью легко так разделаться, но больная женщина в палате с голубыми панелями не могла этому не верить, потому что страстно хотела верить. «Хорошо, что опухоль находится на задней стенке пищевода», — вспоминала она и радовалась этому как избавлению. Ассистентка Елена Петровна участвовала в таких операциях множество раз и расположению опухоли никогда раньше не придавала такого значения. Теперь она готова была утверждать, что ей повезло, и операция казалась не такой уже страшной.

Приходу Евдоксии Аристарховны предшествовала шумная сцена, разыгравшаяся у самых дверей палаты. Сильный грудной голос, лишенный мягких интонаций, обрушивался на другой, более слабый и визгливый. Слова и фразы, сухие и гулкие, как удары по бубну, заглушали другие, более ровные и тихие. Пока это состязание продолжалось, Елена Петровна с досадой ждала появления старшей сестры. Она все еще находилась под впечатлением того, что услышала от Студенцова, думала над этим и не могла и не хотела с этими мыслями расстаться. Приятно было лежать с закрытыми глазами и повторять про себя: «Есть у нас еще один козырь, уж этот нас не подведет». Или: «Мы вас отстоим… За счастливый исход ручаюсь!» От этих слов на душе становилось легко и в голове наступало просветление. Ассистентка знала прямой характер старшей сестры и опасалась, как бы неосторожное слово Евдоксии Аристарховны не поколебало этого спокойствия.

Когда больная открыла глаза, перед ней стояла знакомая фигура со сложенными на животе руками. Голова со взбитой прической золотисто окрашенных волос показалась ей драгоценной вазой на массивном постаменте. Внизу из–под халата выступала зеленая кайма шерстяного платья, изящно отороченная шелком, за раскрытым воротом виднелся сверкающий белизной воротничок.

— Извините меня, Елена Петровна, за каприз, — сказала она, употребив немало усилий, чтобы голос зазвучал мягко и приветливо, — хочу чаю, пить хочу здесь, и, по старой привычке, обязательно с вами.