Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

Иные мысли и настроения пробудила операция в Елене Петровне. Все свои представления о хирургии она получила от Якова Гавриловича, вначале в институте, затем в клинической больнице, практика на фронте только утвердила их. От мужа и других она слышала, что анестезия благодатна, а наркоз вреден и даже опасен. Пыталась и сама в это поверить, но возражения учителя переубеждали ее. Ей тоже казалось, что Студенцов не всегда осторожен, может в спешке повредить сосуд, небрежно повести себя с тканями. Был случай, когда задетая ножом селезенка так сильно кровоточила, что пришлось ее целиком удалить. Всякое бывало, и все же она охотно ему ассистирует. За операционным столом он деликатен и сдержан, не позволит себе, как другие, топать ногами и браниться. Замечания его лаконичны, порой едки, обидны, зато всегда остроумны и тонки. Нож в его руках скользит плавно и быстро, как смычок в руках музыканта. Никакая неожиданность в ходе операции не может его смутить, план будет мгновенно перестроен — и операция пойдет по новому пути. С таким искусником не страшно делить неудачи и ошибки. Вот и сейчас, когда руки его мелькают над раной и так трудно за ними поспевать, приятно сознавать, что именно ее пригласил он сегодня ассистировать. Она всегда будет утверждать, что нападки на Студенцова лишены какого бы то ни было основания.

Елена Петровна изредка поглядывала на Степанова. По тому, как вздрагивали его руки и пальцы теребили края фартука, она догадывалась, что операция под наркозом расстроила его. Время от времени он с доброй улыбкой наклонялся к больной, но, вспомнив, что она спит, с грустью отворачивался. Надо было бы его успокоить, шепнуть несколько теплых слов или хотя бы со–чувственно улыбнуться, но в спешке ей не удавалось взглянуть на него.

Некогда и Студенцову подумать о Степанове. Голова хирурга низко опущена, напряженная мысль не дает ему отвести глаза от операционной раны, в скованных движениях рук столько подавленной силы, что, получи они свободу, безумству их, казалось, не было бы конца. Изредка они на мгновение замрут, застынут на весу, пока одна мысль сменит другую, и, взнузданные, снова двинутся в путь. Случается, что одна из них повиснет в воздухе, пальцы что–то ловят, ищут, ждут. Это операционная сестра не угадала, что ему нужно сейчас, а он, занятый своими мыслями, не может ей подсказать. Некогда оторваться, чтобы взглянуть на студентов и врачей, они жадно следят за каждым его движением, ждут объяснений, замечаний, брошенных вскользь, каждое слово будет принято с интересом и глубокой признательностью.

— Коварная болезнь! Подлая!

Слова произнесены со сдавленным дыханием, сквозь зубы, человеком, сцепившимся со смертельным врагом.

— Только поверь ей, уступи, потерпи, ей этого только и надо.

Молчание. Хирург встретился с препятствием, и мысли приняли другое направление. Короткое раздумье — и сомнения остались далеко позади. Хирург кивает головой в такт движениям рук, речь оборвалась, и лишь порой прорывается гневное слово:

— Все у такого больного на месте, во всем благополучие и благодать! И гемоглобина, и эритроцитов, и белых телец хоть отбавляй… Когда еще наступит третья фаза и померкнет блеск глаз, посереет лицо, и в крови обнаружится неблагополучие. Схватишься — поздно, она своего добилась.

За долгим молчанием, за напряженным и трудным ходом мыслей, прорвется подавленное чувство:

— Ничего, Анна Ильинишна, доберемся, с корнем вырвем болезнь. С Марией Ивановной было труднее, а справились.

Это он ободряет уставшую ассистентку и операционную сестру.

Елена Петровна не слышит его; речь эта адресована врачам и студентам и нисколько не касается ее. Ничего нового она не услышит, все давно пересказано в одинаковой манере, в тех же словах. Да и некогда прислушиваться, ее внимание принадлежит больному и хирургу.

Мучительно долго длится операция, миновал час, а впереди еще много работы. Измученный хирург ведет жестокую борьбу.

— Одолеем, — ободряет он себя и, словно отвечая тому, кто встал на его пути, чтобы не дать ему расправиться с незримым насильником, цедит сквозь зубы: — Хирурги не отступают! Что у вас, Мефодий Иванович? — спрашивает он помощника.

Тот кивает головой, как бы говорит: «Ничего, все в порядке».

От этого ответа Яков Гаврилович веселеет, он оглядывается кругом, словно приглашая окружающих разделить его удачу, с доброй улыбкой выслушивает операционную сестру и дружелюбно подмигивает Степанову.

— Значит, вытянет наша Анна Ильинишна, — не то спрашивает, не то утверждает он. Ему нравится эта фраза, от нее ему стало легко на душе, и он уже более уверенно произносит: — Обязательно вытянет, она у нас молодцом.

Неожиданная развязность Якова Гавриловича сердит Мефодия Ивановича. Он все еще не привык к мысли, что оперируемая спит и при ней можно говорить что угодно. Взгляд невольно обращается к больной, затем к Студенцову с выражением упрека.

Легки и уверенны движения хирурга, чаще остановки, и резче звучит его голос: