Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

Мефодий Иванович скоро понял, какую трудную задачу возложил на него Яков Гаврилович. Больная оставалась непреклонной, она либо молчала, либо упорно твердила: «Хочу спокойно умереть, не дам себя резать». После каждого такого ответа в истории болезни появлялась крупно выведенная запись: «От операции решительно отказалась». Мефодию Ивановичу так же нелегко рассказать, как ему удалось убедить больную, как нелегко было в свое время добиться этого успеха.

— Я начал, как и все, с уговоров, — зажав рукой бородку, проговорил Мефодий Иванович, — напомнил учительнице о нашем долге перед детьми. «Если не для себя, — сказал я, — то для них обязаны мы жить». Оказывается, ее дети прекрасно устроены, поженились, здоровы и обойдутся без нее. «Не детям, — говорю я ей, — так внукам вы нужны. Они ведь бабушек иной раз больше матери любят». На эти мои слова Анна Ильинишна улыбнулась. Ну, думаю, довольно, чего доброго расстроится и опять замолчит. Назавтра я уже не расспрашиваю ее, а завожу разговор о моих внуках. То да се, такие–сякие, жалуюсь ей и замечаю, что Анна Ильинишна глаз с меня не сводит. Какие озорные, неблагодарные, эгоисты! Ушли как–то с женой по делам, — продолжаю я свое, — и оставили дома двух внучат. Стянули они первым делом скатерть со стола, расстелили на ее месте половик и радуются долгожданной свободе. «Хорошо бы, — говорит один другому, — если бы не было у нас ни дедушки, ни бабушки, стали бы мы делать все, что хотим…»

Ординатор улыбнулся, и директор ответил ему тем же.

— Так у нас и пошло, — закончил Мефодий Иванович, — только и было разговора, что о внуках. Ради них и жизнь прожита и стоит все стерпеть, даже операцию. На том и порешили.

Яков Гаврилович вопросительно взглянул на Елену Петровну, как бы приглашая ее высказаться. Она одобрительно улыбнулась Степанову и промолчала.

Неужели она не догадалась, что все это говорилось для нее? Яков Гаврилович знал эту историю и не раз был свидетелем теплой беседы врача с больной.

— Тонкая работа, — с чувством искреннего восхищения произнес Студенцов, — достойная настоящего хирурга. По искусству владеть сердцем больного я узнаю настоящего врача. Убедили ее, и превосходно, дайте мне историю болезни — и пойдем.

Когда Яков Гаврилович и Елена Петровна с засученными рукавами встали рядом под кранами, чтобы мылом и щеткой долго и тщательно мыть руки, — мысли их снова обратились к больной.

— Вы незнакомы с Анной Ильинишной? — спросил он.

— Нет. Вы, кажется, хотели о ней рассказать.

— Да, хотел, — с какой–то странной задумчивостью произнес Студенцов. — История уж только очень длинная, а рассказывать ее надо сразу и до конца. Впрочем успеем, нам ведь от умывальника не скоро уйти… Так вот, Анна Ильинишна напомнила мне другую учительницу — Марию Ивановну Целляриус. Такую же высокую, полную, спокойную, с добрыми руками, готовыми всех приласкать. Меня пригласили к ней для консультации в районную больницу.

В дверях предоперационной показалась женщина в больничном халате. Она остановилась и, щуря близорукие глаза, искала отставшую от нее сестру. Елена Петровна догадалась, что это и есть Анна Ильинична. Больная с интересом оглядывала помещение и казалась совершенно спокойной. Яков Гаврилович приветливо кивнул ей головой, укоризненно взглянул на подоспевшую сестру и, когда больную увели, продолжал рассказывать.

— У Марии Ивановны был рак. Опухоль закрыла нижнюю треть просвета пищевода, и бедняжку кормили и поили через фистулу желудка. Дело было в сороковом году, оперировать грудную часть пищевода мы еще не умели, больной оставалось отстрадать год–другой и умереть от истощения. Побеседовал я с ней, и стало мне грустно. Что за чудесная душа! Ее любили в колхозе, на фабриках, в институтах, академиях — всюду, где ее прежние школьники стали взрослыми людьми. «Вода изводит меня, — жалуется она мне, — я никогда такой чуткой к ней не была, слышу, как она течет по трубам водопровода, вижу реки во сне, моря, океаны, гляжу на чайник и, хоть он металлический, вижу, сколько в нем воды. Хоть бы капельку ее проглотить». О многом мы с ней переговорили, и очень привязался я к ней. Есть такие люди, с которыми расставаться трудно, а умрет такой человек — и на земле словно станет скучнее. Такой была Мария Ивановна.

Елена Петровна внимательно выслушала Якова Гавриловича, оценила искренний тон и чистую правду, идущую, как ей казалось, из самого сердца, вспомнила неприязнь Андрея Ильича к Студенцову и дала себе слово сдружить их. Андрей Ильич сумеет отличить доброе от дурного, истинное величие души от мелочного и скверного, которого, увы, так много в этом человеке. Она отвела руки от струи воды, заглянула в лицо Якову Гавриловичу и залюбовалась им. Глаза его, ясные и открытые, как два озерка, светились глубокой грустью. Это была подлинная печаль, отблеск истинного душевного подвига.