Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4

Рыбачья ладья
Среди волн исчезает, стремясь
К иным берегам…
«Не отстать бы…» – за нею и я
Устремляюсь поспешно в море».

Обычно госпожа не читала писем Тюдзё, но на этот раз изменила своей привычке. Потому ли, что ей было как-то особенно грустно в тот миг, или потому, что ее тронуло его смирение, но только, взяв первый попавшийся клочок бумаги, она небрежно начертала:

«Сердце мое
Давно покинуло берег
Зыбкого мира,
Но не знаю, куда забросят
Волны утлый рыбачий челн».

Вряд ли эта песня кому-то предназначалась, скорее всего, госпожа по обыкновению своему просто упражнялась в каллиграфии, но Сёсё тут же отправила листок Тюдзё.

– Вы могли хотя бы переписать, – попеняла ей госпожа, но упрямица Сёсё:

– Ах нет, я только испорчу, – возразив, отправила песню, не переписывая.

Надобно ли сказывать о том, что этот неожиданный ответ лишь увеличил страдания Тюдзё?

По прошествии некоторого времени возвратились домой паломницы и, узнав печальную новость, долго не могли опомниться от изумления. Монахиня была вне себя от горя.

– Я понимаю, что должна была бы поддержать вас в вашем намерении, – сетовала она, – ведь я и сама приняла обет. Но у вас впереди долгая жизнь, что же станется с вами? Кто знает, надолго ли я задержусь в этом мире, возможно, уже сегодня или завтра… Как вы думаете, почему я отправилась в Хацусэ? Больше всего на свете меня тревожит мысль о вашем будущем, и я хотела просить Будду даровать вам счастливую судьбу…

Видя, как страдает монахиня, женщина невольно подумала о матери, и сердце ее мучительно сжалось: ведь несчастной не дано было даже оплакать бренные останки любимой дочери!

По обыкновению своему она сидела молча, стараясь не встречаться с монахиней взглядом, а та все плакала и плакала, не отрывая глаз от ее прелестного юного лица.

– О, если б я знала, разве оставила бы вас одну? – повторяла она, готовя платье для новопостриженной, а как серо-зеленые тона давно уже были привычны ее взору, справилась со своей задачей довольно быстро. Помогая молодой госпоже облачиться в темное платье и такое же оплечье, монахини жалобно причитали:

– Вы были нашей радостью, лучом света, случайно проникшим в унылое жилище…

– Ах, какое горе!

Одновременно они на чем свет стоит ругали почтенного Содзу, лишившего их единственного утешения.

Вмешательство Содзу, как и предсказывали его ученики, произвело благотворное действие. Первая принцесса стала быстро поправляться, и люди славили необыкновенную мудрость старого монаха. Дабы предотвратить возможность возвращения болезни, решено было еще некоторое время не прекращать молитв, поэтому Содзу пришлось задержаться во Дворце.

Однажды тихим дождливым вечером его призвала к себе Государыня и попросила провести ночь у изголовья принцессы. В покоях почти никого не было: дамы, много ночей подряд не отходившие от больной, разошлись, обрадовавшись, что могут наконец отдохнуть. Воспользовавшись их отсутствием, Государыня осталась на ночь в опочивальне дочери.

– Я всегда верила, что наше будущее в надежных руках, – сказала она монаху. – И этот случай лишь укрепил меня в моей вере.

– Будда не раз давал мне понять, что близок крайний срок моей жизни, – отвечал Содзу. – Особенно же опасны для меня ближайшие два года. Потому-то я и решил заключиться в горную обитель и целиком посвятить себя служению. Только ваше милостивое повеление и заставило меня спуститься.

Государыня поведала ему о том, как упорен был вселившийся в принцессу злой дух, в какой ужас повергал он присутствующих, когда, вдруг появляясь, называл себя разными именами…

– А вот какая удивительная, поистине невероятная история приключилась недавно со мной, – сказал Содзу, выслушав ее. – На Третью луну моя престарелая матушка отправилась в Хацусэ, дабы отслужить там благодарственный молебен. На обратном пути она заночевала в обители Удзи. Я сразу подумал, что такой просторный дом, в котором к тому же давно никто не живет, наверняка служит пристанищем для всякой нечисти, поэтому помещать в нем больную опасно. И точно…

И он рассказал Государыне, как нашел никому не известную женщину.

– Вот уж и в самом деле чудеса!

Прислуживающие Государыне дамы уже спали, но она поспешила разбудить их, так напугал ее рассказ Содзу. Разумеется, никто из них ничего не слышал, за исключением Косайсё, той самой, к которой благоволил Дайсё. Испуг Государыни не остался не замеченным Содзу, и, кляня себя за опрометчивость, он не стал докучать ей подробностями. Однако, будучи человеком словоохотливым, после некоторого молчания заговорил снова: