Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4

– Мне всегда казалось, что человек, живущий вдали от мирской суеты, там, где ничто не мешает ему предаваться размышлениям, – сказал Тюдзё, – должен обладать особенно чувствительной душой. Я предполагал, что и ваша госпожа… Но, увы, даже женщина, совершенно несведущая в делах этого мира, вряд ли обошлась бы со мной так жестоко. Может быть, горький опыт прошлого заставляет ее бежать людей? Но что, скажите мне, что могло поселить в ее душе такое отвращение к миру? И как долго она будет жить здесь, с вами?

Подстрекаемый любопытством, он требовал от Сёсё новых и новых подробностей, но разве могла она рассказать ему все, что знала?

– Эта особа давно должна была находиться на попечении госпожи монахини, – ответила она, – но обстоятельства разлучили их на долгие годы, и только совсем недавно, во время поездки в Хацусэ, мы совершенно случайно встретили ее и забрали с собой.

Госпожа тем временем лежала ничком подле старой монахини, о дурном нраве которой была довольно наслышана, и не могла сомкнуть глаз. Сама монахиня заснула уже давно, едва опустились сумерки, и теперь изо рта ее вырывался страшный храп. Неподалеку лежали еще две монахини, такие же старые, и тоже храпели одна громче другой. «Как бы кто-нибудь из них не проглотил меня сегодня ночью», – думала женщина, дрожа от страха. Не столь уж и дорога была ей жизнь, но, будучи от природы робкого нрава и характер имея нерешительный, она во всех затруднительных случаях вела себя совершенно так же, как тот человек, который отказался от намерения покончить с собой единственно потому, что побоялся пройти по бревну, переброшенному через реку.

Госпожа пришла сюда вместе с Комоки, но эта ветреная особа почти сразу же ускользнула, не желая лишать себя удовольствия полюбоваться изысканными манерами столь редкого гостя. «Вот сейчас, сейчас она вернется», – ждала госпожа, но, увы, Комоки была не из тех, на кого можно положиться…

Тем временем Тюдзё, так ничего и не добившись, уехал.

– Ну можно ли быть такой неприветливой? – сетовали монахини, укладываясь спать. – При ее красоте…

Поздно ночью (по-видимому, было уже около полуночи) старая монахиня проснулась, разбуженная жестоким приступом кашля. Огонь светильника освещал ее седые волосы, покрытые чем-то черным. Заметив, что рядом с ней кто-то лежит, она, приставив руку козырьком ко лбу, как это делает колонок, в недоумении уставилась на женщину своими подслеповатыми глазами.

– Это еще что за диво? Кто здесь? – недовольно бормотала она. «Вот и конец, – подумала молодая госпожа и зажмурилась от ужаса. – Сейчас проглотит».

Когда там, в Удзи, демон повлек ее за собой, она не сопротивлялась, ибо ничего не понимала. Но теперь… Бедняжка совсем растерялась, не зная, что делать. «Что за злосчастная у меня судьба! – вздыхала она. – Вернуться к жизни, для того чтобы вечно терзаться воспоминаниями о прежних страданиях и трепетать в ожидании новых? Впрочем, кто знает, может быть, после смерти мне было бы еще хуже…»

Всю ночь она не смыкала глаз, преследуемая горькими раздумьями, перебирая в памяти все тягостные и мучительные подробности своей безотрадной жизни. Она никогда не видела отца, ее юность прошла в бесконечных скитаниях по далеким восточным землям. Когда же волею обстоятельств она вернулась наконец в столицу и обрела столь надежную, казалось бы, опору в лице сестры, нелепый случай лишил ее и этого утешения. Был человек, готовый оказать ей покровительство, и уже близился день, когда все тревоги и несчастья должны были остаться позади, но она совершила непоправимую ошибку, и все рухнуло. Теперь-то она понимала, что нельзя было давать принцу ни малейшего повода… Ведь именно тогда и начались все ее беды. О, она не должна была уступать ему, не должна была верить клятвам у Померанцевого острова! Теперь ничего, кроме неприязни, не осталось в ее сердце, и все чаще вспоминала она того, другого. Может быть, он любил ее гораздо меньше, но где найдешь человека более внимательного и более надежного? Лишь бы он не узнал, что она жива и находится здесь, в Оно! Кто угодно, но только не он! Она бы не перенесла этого позора! И все же, если бы можно было хотя бы одним глазком увидеть его… Нет, нет, не стоило даже думать об этом!

Наконец раздался крик петуха, и женщина вздохнула с облегчением. «А каким бы счастьем было для меня услыхать голос матери» (509), – невольно подумалось ей. После бессонной ночи она чувствовала себя совсем больной и осталась лежать, поджидая Комоки, которая так до сих пор и не пришла. Тем временем старухи, всю ночь пугавшие ее своим храпом, поднялись и, ворча и кашляя, засуетились, готовя себе утренний рис.

– Отведайте и вы, – предложила ей одна из монахинь, но женщине было неприятно принимать от нее такого рода услуги, тем более что и угощение показалось невкусным. Она отказалась от еды, сославшись на дурное самочувствие, но бесцеремонные монахини продолжали настаивать. Тут послышался шум: пришли монахи из Ёкава с сообщением, что Содзу собирается сегодня спуститься с гор.