Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4

– О, я никак не могу согласиться с господином Содзу. Более того, меня удивляют его слова. Ведь в Земле Вечного Блаженства бодхисаттвы очень часто услаждают свой слух музыкой, а небожители танцуют. И никто не считает подобное времяпрепровождение недостойным, напротив. Ну подумайте сами, какой грех в музыке и как может она мешать молитвам? Прошу вас, сыграйте, вы доставите мне большую радость.

Немудрено вообразить, как довольна была старая монахиня.

– Эй, Тономори, – еле сдерживая кашель, приказала она, – подай-ка восточное кото.

Остальные монахини смотрели на свою госпожу с ужасом, но из жалости к ней молчали. Уж если она затаила в душе обиду на своего почтенного сына…

Принесли кото, и старая монахиня, даже не потрудившись прислушаться к тому, что играет Тюдзё, резко ударила ногтями по струнам и заиграла первое, что пришло ей на ум, – какую-то старинную восточную мелодию. Все замерли в недоумении, она же, приняв замешательство за восхищение, еще более воодушевилась и, быстро дергая струны, принялась напевать дрожащим голосом что-то вроде:

– Такэо-ти-тири-тири-тиритана…[79]

– Ах, как прекрасно, теперь такого пения нигде не услышишь, – стал расхваливать ее Тюдзё, поскольку же старуха была глуховата, сидевшим рядом с ней прислужницам пришлось прокричать ей слова Тюдзё прямо в ухо.

– Современные молодые люди не имеют вкуса к музыке, – отвечала она самодовольно ухмыляясь. – Взять, к примеру, эту особу, которая недавно появилась в нашем доме. Она весьма хороша собой, но целыми днями только печалится. Ни слова от нее не услышишь. А уж к изящным развлечениям у нее, видно, и вовсе нет склонности.

Ее дочь и другие монахини совсем растерялись, а Тюдзё, потеряв всякий интерес к происходящему, поспешно откланялся.

Ветер долго еще доносил до обитательниц Оно чистые звуки его флейты. До самого рассвета монахини не смыкали глаз, а утром явился гонец с письмом:

«Вчера чувства мои пришли в такое смятение, что я принужден был уехать. Надеюсь, Вы простите меня…

Забыть не могу,
Как когда-то звенели струны.
Плачу навзрыд,
Слыша бесстрастно-холодные
Трели бамбуковой флейты.

Может быть, Вам все-таки удастся пробудить жалость в сердце молодой госпожи? Поверьте, я никогда не осмелился бы докучать Вам своими посланиями, если бы не мучительная тоска…»

Монахине стало так грустно, что она не сумела сдержать слез. А вот какой она написала ответ:

«Голос флейты
Давно умолкшие струны
В сердце задел.
Не успел он смолкнуть, как снова
Промокли мои рукава…

Молодая госпожа обладает до странности прихотливым нравом, а ее нечувствительность… Впрочем, наверное, Вы и сами догадались, довольно было непрошеных признаний моей престарелой матушки…»

Вряд ли это письмо показалось Тюдзё достойным внимания. Скорее всего он отложил его, едва дочитав до конца.

«Словно ветер, не оставляющий в покое листья мисканта… – недовольно думала молодая госпожа. – Как же упрямы мужчины!» И мысли ее невольно устремлялись к прошлому. «Увы, я знаю только одно средство оградить себя от новых домогательств. И я постараюсь прибегнуть к нему как можно быстрее…» Одушевленная этой мыслью, она все сердечные попечения свои сосредоточила на сутрах и молитвах. Что было делать монахине? Постепенно она пришла к заключению, что новая обитательница их дома от природы лишена каких бы то ни было дарований и, несмотря на молодые годы, обладает угрюмым, неуживчивым нравом. Но женщина была так красива, что окружающие охотно прощали все ее недостатки. Стоило ей улыбнуться, и монахини не помнили себя от восторга.

На Девятую луну младшая монахиня снова отправилась в Хацусэ. Ей хотелось отблагодарить Каннон за чудесное утешение, которое было ниспослано ей после стольких лет тоски и одиночества.

– Поедемте со мной, – уговаривала она молодую госпожу. – Об этом никто не узнает. Разумеется, тамошние храмы мало чем отличаются от других, но Каннон из Хацусэ более снисходительна к молящимся и чаще исполняет их просьбы. Тому есть немало чудесных примеров.

«Когда-то и мать и кормилица точно так же принуждали меня ездить в Хацусэ, но это не принесло мне счастья, – подумала женщина. – Мне не удалось даже уйти из мира, а в этой жизни я не видела ничего, кроме горя и бед». К тому же ей было страшно пускаться в столь долгое путешествие с этой чужой женщиной. Однако она не стала возражать, а только пожаловалась:

– Мне что-то нездоровится последнее время, не знаю, достанет ли у меня сил…

«Должно быть, она боится, бедняжка, ведь именно там…» – подумала монахиня и не стала настаивать.

Безотрадные годы
Текут чередою унылой.
У Старой реки
Теперь и искать не стоит
Криптомерию в два ствола (200).

Эту песню молодая госпожа написала однажды, упражняясь в каллиграфии, и, обнаружив ее, монахиня сказала шутя: