Повесть о дупле Уцухо-Моногатари. Часть 2

— Вы только ни о чём не волнуйтесь, — успокоил его Масаёри. — У меня много сыновей, и мне за них краснеть не приходится, но среди них нет ни одного, который добился бы особой известности. Если взять музыкальные таланты, их способностей еле-еле хватает, чтобы играть на пастушьих дудках. Тот же, кто превзошёл бы их, умер в молодости. Поэтому, извините за нескромность, но коль вы остались без отца, считайте меня своим отцом, хотя от меня большой пользы и нет. А вы будете мне вместо сына, которого я давно потерял.

Санэтада, не произнося ни слова, лил слёзы.

«Он необычайно чист душой, — думал Масаёри. — Так горько плачет. Решение удалиться от мира далось ему, по-видимому, нелегко. Как было бы ужасно, если бы он в таком положении окончил свои дни! <…>

Они разговаривали долго, и наконец Масаёри позвал даму, Прислуживающую Фудзицубо:

— Хёэ! Здесь тот, о ком ты говорила: «Если он придёт, мне хотелось бы встретиться с ним». Иди же сюда и поговори с советником!

Сам он ушёл в главные покои.

Хёэ из-за занавеси произнесла:

— Недаром сказано: «Ах, если бы прошлое нынешним стало!»[195]

По голосу можно было судить, что она находится очень близко.

— О, какой редкостный голос! — воскликнул Санэтада, и придвинувшись к занавеси между столбами, произнёс: — Как давно мы не встречались!

— Сколько бы времени ни прошло, разве я могу забыть прошлое? Я всегда вспоминаю вас, но вы, переехав в другое место, стали жить затворником и больше не присылали нам писем. Но я-то вас не забыла, помню до сего дня. А с тех пор, как моя госпожа переехала в родительский дом, она часто смотрит в сторону тех покоев, где вы когда-то проживали, и вспоминает прошлое с грустью. Она тоже ничего не забыла и часто говорит: «Он любил меня настоящей любовью, чего я и не ожидала».

— Она, наверное, думает: «Санэтада всё ещё жив, значит, у него не было глубоких чувств ко мне». Такая мысль часто приходит мне в голову и мучит меня ужасно. Мне очень не хотелось бы умереть, не поведав о том, чем я жил это время. Не имея возможности высказать своё сердце, и я, бывало, так страдал, что несколько раз был близок к смерти. Но сейчас обстоятельства изменились и страдания мои ушли в прошлое. Передай, пожалуйста, твоей госпоже — не придёт ли она сюда? — попросил Санэтада.

Хёэ передала его слова Фудзицубо: так-то, мол, и так-то. Госпожа приблизилась к самой занавеси, расположилась у столба и через Хёэ передала: «И мне с давних пор хотелось во что бы то ни стало поговорить с вами. Ваш приезд сюда меня очень обрадовал. Говорите же всё, что вы хотите сказать. Отсюда я хорошо могу слышать ваш голос».

— Я стал плохо слышать, — сказал Санэтада. — Даже когда идёт обычный разговор, я ничего не разбираю, а уж когда собеседник далеко…

— Вы стали немощны? <…> — Голос её раздался так близко, что Санэтада подумал: «Как чудесно! Как необычно!» И спросил:

— А чья вина, что я стал немощен?

— Продвиньтесь поближе, — сказала Хёэ госпоже.

— Иначе говорить затруднительно, — отозвалась Фудзицубо. — Подними эту занавесь.

Велев поставить переносную занавеску, Фудзицубо продвинулась немного вперёд.

— От радости я потерял разум, — произнёс Санэтада. — Раньше я находился в страшном смятении; пытаясь успокоить сердце, часто терзал Хёэ, и всё просил, чтобы вы написали мне хотя бы одну строчку, но так ничего и не получил. Но если бы я тогда умер, я лишил бы себя сегодняшней возможности встретиться с вами.

— И мне в то время хотелось встретиться с вами, но удобного случая не представлялось, — призналась Фудзицубо. — Я очень сожалела, когда вы удалились в горы. Есть кое-что, о чём мне хотелось бы поговорить с вами. Если всё в этом мире будет так <…>.

— В этом мире я не хочу жить даже короткий миг, — ответил он. — Но что было делать? Я искал какое-нибудь красивое место далеко от столицы, где я мог бы найти утешение от своих дум, долго жил в Оно. И хотя сказано: «вдали от скорби мира»,[196] я по-прежнему печалился — ведь красота места нас утешить не может.

— Раньше, когда я ничего не понимала в жизни, я, не отвечая на письма, думала, что от меня всё это бесконечно далеко. А сейчас мне больно, потому что меня считают бездушной, — продолжала Фудзицубо. — Когда я сравниваю вас, который до сих пор не забывает меня, с другими, которые меня давно забыли, я ощущаю и радость, и сожаление. Знаете ли вы обо всём об этом?

— Разве мог я знать, о чём вы думаете, находясь в горной глуши, куда не доходили никакие вести? — ответил он. — Я лишился отца, и в целом мире не осталось никого, кто бы заботился обо мне. Я хотел принять монашество и скрыться в глубине гор, и думал, что никто, услышав об этом, не будет возражать. Но неожиданно меня продвинули по службе. «Неужели кто-то заботится обо мне?» — удивился я и решил, что в любом случае надо нанести визит с выражением благодарности.