Повесть о дупле Уцухо-Моногатари. Часть 2

— Ты утаивала настоящую причину, хотя была уверена, и заставила меня тревожиться, — выговаривал он принцессе, — Мне крайне неприятно, что ты до такой степени не доверяешь мне. В тот день я, устав от службы во дворце, пришёл за тобой в покои Фудзицубо, но ты отвечала мне в высшей степени невежливо и домой идти не захотела. Наверное, потому, что Фудзицубо мечтает о провозглашении сына наследником престола, она велела приготовить мне комнату, но ты ко мне так и не вышла и меня просто прогнала. Много я навидался от тебя такого, что забыть невозможно. Когда ты музицировала в сумерках с Фудзицубо, я, стоя за занавесью, слушал вас, и слышал совсем близко, как Фудзицубо сказала: «‹…›». — Он говорил ещё очень долго, затем сменил тему: — Мой отец хочет пригласить тебя в Кацура. В течение нескольких дней ты сможешь насладиться прохладой. Возьми с собой твоих братьев и сестёр.

— Я плохо себя чувствую и никуда ехать не хочу.

— Не надо так нервничать, — успокаивал её Накатада.

Было решено, что в девятнадцатый день они поедут в Кацура.

Тадакосо, пробыв у них десять дней, собрался уходить.

— Как мы условились, обязательно поедем с вами в Мидзуноо, — сказал ему на прощание Накатада. — Пожалуйста, не забывайте меня и приходите сюда. И я буду навещать вас.

Сопровождающим Тадакосо он дал свёртки с одеждой, а самому подвижнику — чётки из Древа Прозрения.[230] Монахи удалились.

Когда наступил девятнадцатый день, в двенадцать украшенных цветными нитками экипажей сели принцессы, Соо, которая держала на руках Инумия, кормилица Тайфу, взрослые и юные служанки и низшие прислужницы. Принц Тадаясу, правый министр и правый генерал сели в один экипаж. В шести экипажах разместились мать Накатада и её свита. Двадцать экипажей, в которых ехала семья Масаёри, потянулись один за другим. Впереди всех ехала жена Масаёри, за ней — мать Накатада. Перед ними в два ряда ехали принцы и сыновья Масаёри — вся свита была огромна. В экипажах, в которых ехали мужчины, занавески были подняты.

Путь был долгим, господа развлекались, играя на флейтах и лютнях. Наконец прибыли в усадьбу Кацура. Южная часть была отведена гостям, в западной расположилась мать Накатада, в средней — Первая принцесса, в восточной- Вторая принцесса вместе со своими сёстрами.

— Как жаль, что моя мать не могла поехать с нами! Какое очаровательное место! — воскликнула Первая принцесса.

Она с явным удовольствием глядела на реку, вверх и вниз по течению которой плыли лодки. Принцесса вставала и садилась без малейших затруднений, и Накатада радовался её выздоровлению. Инумия, которая была очень мила, вынесли к присутствующим, но Накатада сразу же велел отнести её в дом.

— Пожалуйста, повремените, — попросил Масаёри. — Дайте-ка её сюда ‹…›.

Приблизившись к занавеси, он разными вещицами стал манить девочку к себе. Она выползла из-за занавеси, и дед бережно взял Инумия на руки. Накатада не возражал, чтобы Масаёри видел девочку, но ему было очень неприятно, что и остальные гости смотрят на неё. Инумия, привыкшая к тому, что отец носит её на руках и дарит ей восхитительные игрушки, не испытывала страха и перед Масаёри и чувствовала себя свободно.

Канэмаса, умилённый видом внучки, захотел подозвать её к себе. Он нашёл в коробках для гребней, принадлежащих Насицубо и матери Накатада, множество прекрасных безделушек, спрятал их за пазуху, и выйдя из комнат, стал показывать их Инумия. Девочка с радостью пошла к нему на руки.

— Во всём мире родители гораздо больше любят дочерей, чем сыновей, — заметил Канэмаса. — Но Накатада я всегда очень любил. При всём том Инумия я до сего дня не видел. Да, такую очаровательную внучку мне ещё видеть не приходилось. Недавно моя дочь Насицубо, которая служит во дворце у наследника престола, нас покинула, больше я с ней не встречался, но сына её вижу с первого дня. А Инумия, стал я сегодня уже подозревать, мне показывать не хотят. Но кровная связь — великое дело! Вот Инумия сама и приползла ко мне.

Он крепко прижал внучку к груди и унёс её в дом. Посторонние видеть девочку не могли.

Слушая слова отца, Накатада испытывал жалость к нему и сидел с очень грустным видом.[231]

— Инумия[232] очень мила, — говорил Канэмаса. — Она поднимается и поворачивается, и все, кто ни посмотрит на неё, начинают улыбаться. Мне бы всё время на неё любоваться, но когда её увезут, всё будет кончено. Деду туда вход запрещён, и я не смогу ходить к ней так часто, как мне хотелось бы.

Первая принцесса и её сёстры засмеялись.

— Что за странные речи! — воскликнула его жена. — Кто может запретить деду видеть внуков? И тебе не стыдно?

Инумия, заметив отца, протянула к нему ручки, а Канэмаса начал дразнить её:

— Это совсем не твой папа. Это страшный, противный человек!

Девочка заплакала, сползла с колен деда и двинулась к отцу. Тот взял её на руки, крепко прижал к груди и унёс в задние комнаты.

— Тебе нравится здесь? — спросил он.