Повесть о детстве

— Будьте здоровы! — вежливо сказал Сёма не то мопсу, не то «генералу» и, взяв Биню под руку, вышел в коридор.

* * *

На улице Биня спросил Сёму:

— Ну, что ж ты молчишь?

— Не знаю,— честно признался Сёма,— что выйдет из этого. Деньги дали, а дальше?

— Что ты кладёшь мне камни на сердце? — обиделся сын Лурии.

— Нет, зачем же... Я просто думаю, что теперь надо Фрайману напомнить о тебе. Я думаю, что оп с генералом в компании...

Биня задумчиво взглянул на Сёму и покачал головой:

— Плохо нам, Сёма.

— Плохо, Биня,— согласился Сёма, вспоминая все обиды и огорчения детства и наполняясь жалостью к себе и к Бине,— плохо!

— Если б хоть знать точно, что когда-пибудь станет хорошо.

— А кто это знает?..— рассеянно спросил Сёма.— Ты куда?

— Поищу знакомых... Поедем па рассвете?

— Да.

Биня повернулся и зашагал. Сёма долго провожал его глазами. Большой парень! Он мог бы уже стать отцом детей, но он даже не знал ещё мужской одежды. Интересно, давно он носит эту рыжую кофту? И когда он уже оденется, как подобает мужчине? Сёма медленно побрёл по улице. Странное дело! Он думал, что на него будут смотреть и даже указывать пальцами. Парень из местечка! Но в городе никто не замечал его присутствия.

По мостовой взад и вперёд важно шагал городовой с револьвером на толстом красном шнуре. Сёма остановился, посмотрел на него... Слепой пищий с выцветшей шляпой в руках сидел на стульчике возле большого дома. Сёма подошёл и, с любопытст-

вом заглянув в шляпу, бросил копеечную монетку. Нищий поднял голову и запел какую-то странную песню:

Сердце моё горькое просится к тебе.

Твои чёрные глаза целую я.

Твои чёрные волосы целую я.

Нет таких вторых на божьем свете. Твоя талия и твой фасои... В сердце горит огонь, Но его не видно.

Любимый бог, ты меня не бросай.

Не равняй меня с деревом;

Когда дерево цветёт — им любу готе;!,

Когда листья падают — па него не смотрят.

Сёма внимательно слушал нищего, а он пел ещё и ещё, без слуха, без мелодий, без голоса, и все его песни кончались одним смешным и жалким припевом:

Твоя талия и твой фасон...

В сердце горит огонь.

Сёма пошёл дальше, заглядывая в богатые витрины магазинов, рассматривая дома, балконы, крыши. «Все железные! — с завистью подумал он.— И хоть бы одна крыша попалась соломенная или черепичная. А дорогу выложили камнем, как будто семечки в землю повтыкали. Тоже выдумка!» И хотя всё виденное нравилось Сёме, оп не переставал фыркать и брезгливо выпячивать нижнюю губу. Он завидовал. А когда Сёма увидел несущийся по улице зелёный вагон, запряжённый четвёркой строптивых коней, он замер от восхищения. Город есть город, что говорить!

Неожиданно Сёма почувствовал на себе чей-то взгляд. Он удивленпо оглянулся. Никого не было. Только около бакалейной лавки, прислонившись к железным перилам, стоял молодой человек в рваной куртке с худощавым заросшим лицом. Он как-то очень знакомо щурил глаза, весёлые и быстрые, и казалось, что всё устало в человеке: и руки, и ноги, а вот глаза — нисколько. Сёма тихо, как бы про себя, произнёс: «Трофим!» И через секунду они ужо сидели рядом па бульварной скамье.

— Вы устроили меня па работу,— торопливо заговорил Сёма, точно боясь, что им помешают,— и на другой день вас не стало. Бабушка меня спрашивает, где он, а что я могу сказать?..

— Работаешь? — спросил Трофим.

— Сбивщик я,— с гордостью ответил Сёма.— А вы?

— Я очень устал,— тихо сказал Трофим.

Долго сидели они молча друг подле друга, и Сёме очець хотелось сделать что-нибудь хорошее своему любимцу, но оп пе знал, с чего начать. Одежды у Сёмы лишней не было, вот, может, деньги? Сёма вспомнил, что в кармане у него запрятаны два рубля, взятые у «мамаши».

— Трофим, а Трофим, вам деньги нужны? — спросил он, стесняясь своего вопроса.

— Нужны,— просто ответил Трофим.

Сёма протянул ему две бумажки. Трофим встал, сосредоточенный и угрюмый.

— Вот и простимся,— сказал он и улыбнулся.— Как папин кусочек?

Сёма молчал, ему не хотелось расставаться.

— Парень ты взрослый,— продолжал Трофим,— понимаешь. Дома нет у меня. Мать не считает живым...— Лицо его стало строгим и даже злым.— А вот выживем, Сёма. Нет нам никакого резону умирать!

Он потрепал Сомин чуб и, хитро сощурив глаза, спросил:

— Что, работник, пе пьёшь?

— Нет,— испуганно ответил Сёма.

— Держись! — предупредил его Трофим шёпотом.— Отец придёт!

Трофим ушёл, а Сёма всё сидел на бульварной скамье и задумчиво повторял его последние слова: «Отец придёт». Значит, жив? Значит, это может быть? Он встал и побежал к реке так быстро, как будто погоня неслась за ним.

— Отец придёт,— повторял он на разные лады, жалуясь, спрашивая, угрожая кому-то.— Отец придёт!..

Он лёг в траву на берегу реки и сразу уснул. Когда Сёма открыл глаза, спускались сумерки, тихие и осторожные, и казалось — им тоже было жаль уходящего дня. Сёма оглянулся, привстал и потом шюиь опустился на траву, удивлённый и испуганный. На берегу реки стоял монастырь — большой, загадочный и молчаливый. Высокие каменные стены с бойницами окружали его. Они были так высоки, что из-за них едва-едва виднелся золотой купол.