Повесть о детстве

Подставляй спину-то, а то даром силу носишь. По бабам все ходишь да стонешь вместе с ними.

— А что же, Олеша! Давай, ежели обидно тебе! Мешок снести не трудно, труднее горе мыкать.

Луконя нагнулся, подставил плечи для мешка, опираясь на свою палочку.

Из дранки выскочил Иванка Юлёнков, его обмороженное лицо морщилось от хохота. Он и Алеха легко вскинули мешок и мягко положили его на плечи Лукони. Он зыбко засеменил во тьму дранки, помахивая палочкой. Алеха озорно подмигнул Юлёнкову, но недобрые глаза его были тусклы и скучны. Юлёнков ликовал, нетерпеливо отбегал к воротам и опять возвращался.

— Давай, Олеха, нагрузим его, пра-а! Попрет! Он только сослепу жирок нагуливает…

Двое парней вывели под руки Луконю. Он поводил головой при каждом шаге и улыбался. Шапки на нем уже не было, не было и палочки в руках. Парни озорно ухмылялись и делали знаки Алехе и Иванке.

— Стой, Луконя! — с притворной лаской уговаривали его парни. — Пущай Иванка с Олехой в дураках останутся.

Чего там два мешка… только каких-нибудь шесть пуд.

Луконя обвел белыми глазами всех по очереди, но глаза его плыли поверх их шапок. Он как будто прислушивался к каждому из парней — не к словам, не к смеху, а к их мыслям и чувствам.

Иванка схватил мешок за уголки и потянул на себя. Алеха подхватил с другого конца, и они без усилий положили его на спину Лукони. Он чуть-чуть сгорбился под его тяжестью.

Второй мешок так же легко взлетел вверх и лег поперек первого мешка. Луконя пошатнулся, ноги его задрожали и чуть-чуть подогнулись. Лицо его налилось кровью, а на лбу надулись жилы. Но покорная улыбка не угасала, только стала жалобной и тревожной, точно спрашивала: «Что, мол, вы со мной делаете? Зачем вы меня мучаете?»

Иванка плясал и захлебывался:

— Клади еще! Он вон какой смирный да румяный.

Молчит!..

Алеха решительно и деловито распорядился:

— Бери, Ванька, третий! Плавно давай!

Но положить третий мешок на первые два было трудно, и они стали раскачивать его, чтобы легче было вскинуть наверх. Ноги дрожали у Лукони, и мне почудилось, что он глухо простонал. Я закричал и бросился к Ваньке:

— Чего вы делаете! Разве можно? Сбрось мешки-то, Луконя!.. Ведь они измываются над тобой…

Но Луконя стоял неподвижно, жалко улыбаясь. Лицо его распухло и стало сизым. Меня оттолкнули в сторону, и я упал. Но вскочил сразу же и озлился. Я до боли в сердце возненавидел всех этих озорников и бросился к Алехе с крепко сжатыми кулаками. С разбегу я ударил головой в живот Иванке. Но он отбросил меня, как собачонку. Я кубарем полетел в снег. Парни заржали, а Иванка яростно закричал:

— Возьми его! Полкан! Рыжик!

Но собаки обступили меня и стали обнюхивать, тычась мордами в мое лицо и руки. А я, замирая от ужаса, смотрел на них и не шевелился.

Кто-то поднял меня за шиворот и Поставил на ноги.

— Эх, какой ты силач, аршин с шапкой!.. Спроть всех на кулаки пошел… Ведь вот ты какой бесстрашный!

Около меня топтался маленький старичок. Одной рукой он напяливал мне на голову шапку, а другой сбивал снег с шубенки. Он смеялся, а жиденькая бороденка дрожала, запушенная инеем. Это был пожарный Мосей, веселый балагур. Я опять бросился к парням, но он цепко схватил меня за шиворот.

— Будя, будя! Ишь ты, кочедык с лычкой! Какой храбрый!

А я рвался из его рук, ревел и махал кулачишками.

— Ничего-о… — смеялся и кашлял Мосей. — Они ведь играют. Луконька-то ведь зна-ат! Они ведь не со зла… Рады поозоровать-то. А ты погляди-ка вместе со мной: выдержит он али трюкнется? Я однова поспорил эдак: вот, мол, пухом слечу с пустыми мешками в руках с избяного конька.

Народу собралось — страсть! А я стою с мешками-то, а мешки-то на веревочках, и думаю: хоть убьюсь, а народ потешу. Ну и бросился. Очнулся, а меня водой отливают.

Смеху что было! Мне бы надо мешки-то мухами набить — не догадался, тогда бы я выше колокольни полетел.

На Луконю положили третий мешок, и все окружили слепого и не сводили с него глаз. Алеха усмехался и брезгливо смотрел в сторону, как будто совсем не интересовался, что происходит около него. Иванка подпрыгивал и хохотал. Двое других парней пятились от Лукони, опираясь ладонями о колени, и подбадривали его.

— Ну, ну-у!.. Тащи, не расплещи… Потрудись для мира: ты праведная душа. Тебе всяко беремя — с маково семя.

Луконя, сгорбившись под тяжестью мешков и подняв локти, чтобы сохранить равновесие, силился отодрать валенки от льдистого снега, но ноги не слушались и дрожали мелкой дрожью. Чтобы шагнуть вперед, он чуть-чуть раскачивался. Пар валил у него изо рта и окутывал облачком его голову. Лицо его искажалось болью, и мне почудилось, что по щеке его скатилась слеза.

Мосей легкими и игривыми шажками подошел к нему и, задрав шапку на затылок, осторожно взял его за руку.

— А ты, Луконька, не обижайся. Дураки — народ веселый. Иди-ка, шагай-ка, я тебе золотую тропочку проложу.

Луконя судорожно схватил кривые пальцы Мосея, с натугой отодрал ногу от земли и боязливо шагнул вперед.

Алеха, скучая, подошел к Луконе и для устойчивости поддержал мешки. Иванка не переставал похохатывать и понукать Луконю.

Я не утерпел и крикнул: