Повесть о детстве

Кобыленка забежала под навес и уткнула морду в длинную деревянную колоду. Серега спрыгнул, шутя схватил деда в охапку и поднял его над своей головой.

Сыгней и Тит долго смаковали дедушкину забаву над Серегой, его скачку на своей полудохлой лошади и заливались хохотом. Дедушка ушел куда-то со двора, Сыгней убежал к Филарету, а отец с Титом сгребали шевяхи. Кобыленка Сереги бродила по двору и тыкалась мордой и в пустую колоду рядом с гнедком, и в плетни, и в кучу навоза. Я граблями подгребал сор к саням.

В эти скучные минуты вошли во двор Кузярь с Наумкой, и я с радостью побежал им навстречу.

На этот раз Кузярь ошеломил меня неожиданной выдумкой. Мы стояли около телеги без колес, которую чинили для извоза. Каретка ее на связях была скована железными скобками. У Кузяря озорно заиграли глаза, и он с вызывающей решительностью предложил:

— Ну-ка, кто из вас сумеет языком железку полизать?

Кто из вас храбрее? Валяйте! Кто проворней и у кого язык умнее трешник дам. Ну? Начинай!

Я уже хорошо знал жульнические его замашки и всегда ожидал от него всяких опасных выдумок. А мне уже известно было, что такое промороженное железо: оно обжигало, как раскаленный уголь.

— Ты сам лизни, первый покажи, ежели такой ловкий.

— Трус, трус! — с обидным презрением дразнил он меня, и глаза его щурились от злости.

— Ты сам трус. Храбрый-то сам вперед норовит.

— Я то сделаю, а вы-то трусу веруете.

— Ну и сделай!

Наумка покраснел от робости. А я уж сам наступал на Кузяря.

— Вот те и храбрый! Ты только мастак на других выезжать.

Кузярь s ужасом почувствовал, что его авторитет смельчака и умника поколеблен, что он сам попался впросак. Он сделал нахальное лицо и сдвинул шапку набекрень.

— Эх вы, черти кургузые. Я вас на смех поднял, в дураках оставил! С вами и водиться-то — срамота одна. Глядите, как настоящие-то ловкачи козырем бьют. Морозу бояться — в извоз не ездить.

Он задорно снял варежки, засунул их в карман, наклонился над скобкой и высунул язык. Мы с любопытством стали близко к нему по бокам и замерли. Он осторожно и медленно приближал язык к железке и долго не решался коснуться им скобы. Улучив мгновение, он дотронулся кончиком языка до побелевшего от дыхания кольца. Может быть, он наклонился больше чем нужно или не успел вовремя отдернуть язык, конец его мгновенно прикипел к железу.

Кузярь хотел сейчас же оторвать его, но не мог. Он пискнул и начал усиленно дышать на скобу, железо покрылось слоем инея. Лицо Кузяря исказилось болезненным удивлением. Он вцепился пальцами в язык и начал лихорадочно отдирать его от железа. В отчаянии он рванул его, и мы увидели на железе кожицу с капельками крови. Из глаз Кузяря капали слезы. Но он улыбался дрожащей улыбкой и лепетал, весь серый от пережитого ужаса:

— Ну, вот то-то же… Вот те трус! Я не побоялся и язык немножко припаять.

А слезы текли крупными каплями по его щекам. Он не замечал их или храбрился, чтобы показать нам, какой он молодец.

В этот момент во дворе Калягановых страшно завизжала Агафья.

Двор у них был без плоскуши, и снег грязными сугробами лежал даже на крыльце. Агафья, раскосмаченная, распласталась на снегу. Она не двигалась, а только обреченно таращила заплывшие глаза. И лицо, и ноги, и большие руки ее были такие тощие, что мослаки на суставах просвечивали сквозь желтую кожу, а ямки на висках костистого лба были желты, как у мертвеца. Каляганов, в одной домотканой рубахе, молотил ее кулаками. Он уже не сознавал и не видел ничего. И было удивительно, как это Агафья переносит его убийственные кулаки и пинки, когда он на кулачных побоищах считался одним из самых опасных бойцов, когда с одного удара его кулака крепкие мужики грохались на снег.

Сбегались мужики и бабы со всего порядка.

Пожилые бабы начали наперебой пронзительно кричать и наскакивать на мужиков:

— Мужики, отнимите ее. Ведь убьет он бабенку-то. Оттащите его, борова, свяжите его… А, батюшки! Совсем ведь обмерла баба-то! Вот уж бог послал ей наказанье-то!

Иванка Юлёнков трепался около Каляганова и, к удивлению всех, бесстрашно наскакивал на него и пытался схватить его за портки.

— Дядя Сергей! Свяжут тебя, дядя Сергей, в волость угонят. Гляди-ка, ведь Огафья-то не дышит. — И вдруг визгливо засмеялся и затопал ногами. Эй, дядя Сергей, выходи против меня на кулачки! Выходи! — И бесстрашно схватил его за валенок.

В этот миг из кучи мужчин и баб вышел Луконя-слепой и уверенно, спокойно, даже как-то расчетливо, с ясным лицом подошел к Каляганову и с размаху упал на Агафью, прямо под кулаки Сереги. И всех поразил и он сам, и его обличающий голос:

— Дядя Сергей, грех мертвого человека терзать. Зачем ты на душу казнь такую взял? Плакать будешь — слез не хватит. Отойди, Сергей!

Все отпрянули, как оглушенные громом. Кто-то застонал и заголосил. Каляганов, точно глухой и слепой, долбил кулаками Луконю. А он, Луконя, все дальше оттеснял Серегу, чтобы закрыть собою тело Агафьи.

И вот тут совершилось то, что осталось в моей памяти на всю жизнь.