Повесть о детстве

— Мал кутенок, а уж норовит портки рвать. Как ни говори, а добра от него не будет. Не все дети, Микита Вуколыч, безгрешны: по какой тропке пойдут. Этого бесенка я знаю: он, Микита Вуколыч, и тебя вокруг пальца обведет…

Мужики опять закричали и заспорили.

— Ехать так ехать, Микита Вуколыч! Чего время-то зря терять?

— А ты погоди, голова! С дурной башки и пыль не собьешь.

— Нет, а вы слыхали, шабры, чего сотник-то отчубучил?

К становому ускакал.

— А чего сотник? И у сотника башка не гвоздями пришита.

Микитушка пошептался с Петрушей и снял картуз.

— Ну, с богом! Поехали, мужики!

И пошли вместе к табору.

Мужики вразброд расходились к своим лошадям. Они уже не кричали, а говорили меж собой вполголоса и шагали неохотно, останавливались, озирались, и в глазах их застывала тревога. Дедушка с отцом и Сыгнеем тоже пошли к телеге, и отец сердито махнул мне рукой.

— Беги, влезай на телегу! Ты с Ванькой не цапайся.

И с Кузярем не валандайся: он тебя до добра не доведет.

Кузярь исчез сейчас же, как только Шустенок со всех ног бросился из толпы мужиков к пряслу.

Дядя Лари вон как угорелый пробежал мимо, размахивая бородой:

— Поехали, шабры! Я первый нахлещу свою кобылу.

Сват Фома, Вась, догоняйте! Ветром полечу. Счастье-то, оно — как грозовая туча: сразу накрывается и с молоньей льет благодать. Микита Вуколыч, не отставай! Петруша, держи со мной голова в голову! Счастье-то само в руки дается, да с ног валит.

Он был трезвый, но и трезвый казался хмельным. Вел он себя не как все люди, — не хитрил, не притворялся, не умничал, а ломил вперед без опаски и без оглядки. Вероятно, ему очень трудно было справляться с преизбытком своей силы, и она бурлила в нем, не находя выхода, и мутила его.

Вот и в этот час он очертя голову ринулся «за счастьем», потому что кипела кровь, потому что «взбесился», когда всполошился мир, и знал одно что придется драться впереди этого мира, не думая о последствиях и не жалея своей головы.

Я видел, как он, стоя на телеге, на которой соха торчала вверх сошниками, стал хлестать свою пегую кобыленку.

Волосатый, бородатый, он, очевидно, хотел лететь, как ветер, но лошаденка прыгала, махала хвостом и спотыкалась.

Это было очень смешно. Он сам прыгал на телеге. Мужики смотрели ему вслед и хохотали.

— Вот оглобля-то оглашенная! Бушует — куда куски, куда милостыньки…

— На то и Ларя Песков. Свяжись с ним — не распутаешься, да и последнее потеряешь…

— А верно, шабры: попадись ему объездчик — и лошадь свалит, и его искалечит. А к ответу — всех.

— Так тому и быть, ребята: прискачет становой, пригонит полицию да свяжет всех и закует.

— Это как же выходит, мужики? — возмущенно крикнул кто-то. — Сами орали и старика толкали, а сейчас — в подворотню? Ехать — так всем ехать… А то орать орали, а башку Микитушка да Петруша на плаху клади? Эдак без кулаков да кольев не обойдется.

За Ларивоном поехали и Микитушка с Пегрушей. Тронулись один за другим мужики из передних рядов. Но задние всё еще спорили, сбиваясь в кучки, и натягивали картузы на глаза, переходя от одной кучки к другой.

Несколько мужиков вскарабкались на горбы своих кляч и потащили сохи обратно в деревню. На них заорали, засвистели, но они даже не обернулись. Дедушка стоял у телеги и угрюмо думал, спрятав глаза под сивыми клочьями бровей. Сыгней смеялся в кучке парней, а отец стоял по другую сторону телеги и, по-стариковски натянув картуз на лоб, прислушивался к говору мужиков. Отцу, очевидно, не хотелось ехать на поле: он не сочувствовал этой затее, как рассудительный мужик, да и охоты у него не было ввязываться в пустые споры. Он изредка поглядывал на деда и ждал, похлестывая кнутом по траве. Подошли Филарет-чеботарь и Парушин Терентий и раздраженно закричали на деда, точно он был виноват в этой бестолочи:

— Дядя Фома, едем аль не едем? Чего, в сам деле, сбились, как на ярмарке… дураки дураками? Ты ведь тоже с Микитушкой-то нас на барский двор водил. Куды ты, туды и мы.

Дед строго уставился на них своими острыми глазами.

— Ну, закудыхали! Нет своего ума-то, так за спину шабра прячетесь. Вот сват Ларивон сам собой распоряжается, да еще всех обогнал. Первым прискачет на барское поле, а вы как чумные бараны кружитесь.

— Да ты-то как, Фома Селиверстыч? Чай, ты в нашем участке умнее всех.

Отец не утерпел и срезал их:

— Одному без матери Паруши некого слушаться, а другой меж сохой да чеботарским верстаком заплутался. Хозявы!..

— А ты-то, Вася, чего топчешься? — поддел его Филарет. — Кнутом-то подстегиваешь, а ноги, как слепень, чешешь…

Отец вскочил на телегу и схватил вожжи. Сыгней подмигнул Филарету и тоже вскочил на телегу.

Дедушка снял картуз, махнул им вперед и лукаво ухмыльнулся.

— Ну, с богом! Поезжайте! А я домой пойду, что-то поясница заболела. Ежели что — умней держитесь. От Лари Пескова подальше, и Микитушку слушайте да на свой аршин мерые… Ну, дай бог, дай бог…