Повесть о детстве

Мужики хмуро смотрели в сторону Петруши, а кое-кто посмеивался:

— Ишь какой праведник заявился! «Я, бат, с чистым сердцем…» Ежели ему ничего не надо, зачем в драку лезет…

— А Микитушка-то, голова? Он вон тоже заодно с ним» Мне, бат, тоже ничего не нужно».

— Ну, сказал! Микитушка-то о душе думает… За мир горой стоит… Видал, как он неправду обличает? А Митриято как распинает!.. Он ничего не боится…

— А чего ему бояться-то? Он неимущий.

Ларивон тоже побежал вслед за Микитушкой, взволнованно размахивая своей бородой, похожей на конский хвост Он обогнал Микитушку и облапил Петрушу.

— Петя, парнишка мой дорогой! Никуда ты не уйдешь от нас: некуда тебе убежать. До гумна добежишь — ноги подкосятся.

И потащил его обратно.

— Петенька! День-то какой! В кои-то секи… всем миром… Мы с тобой впереди всех, — первые…

Петруша горько улыбался, и улыбка его была такая славная, что мне хотелось тоже побежать к нему и схватить его за руку.

Микитушка подошел к нему твердым, совсем не стариковским шагом и, пристально глядя в его лицо, сказал что-то строго, как судья.

— Хорошо, Микита Вуколыч, — громко, с веселым звоном в голосе ответил Петруша. — Я пойду — не отступлюсь… Только, Микита Вуколыч, я на тебя надеюсь… Мне ведь нечего добиваться… Пускай народ сам видит и судит.

А Ларивон засмеялся от радости, схватил его голову и ткнул ее в свою бороду.

XXXVI

Дедушка с отцом и Сыгнеем запрягли нашего облезлого мерина в телегу, а к телеге привязали соху на костылях вверх сошниками и поехали через луку, мимо дранки, на другую сторону, к концу верхнего порядка, где жил Микитушка. Я тоже забрался на телегу и был счастлив, что меня не прогнали. Дед даже сказал бабушке с необычным добродушием:

— Пущай едет: за водой с кувшином в родник будет бегать…

Мать звала меня с испугом в лице:

— Останься, не езди!.. Сердце у меня не на месте… Как бы чего там не было…

Но я упрямо сидел в телеге.

— Да чего он, маленький, что ли?.. — прикрикнул на мать отец. — Чай, не к бирюкам едем… Картошку варить будет…

По дороге через луку лошади тащили сохи на костылях, а на лошадях боком сидели мужики и парни. Ехало несколько телег с притороченными сохами, как у нас. Отец сидел впереди с вожжами в руках, а дед рядом с ним, Сыгней на другом боку. И как только мерин затрусил по дороге, дедушка фистулой запел: «Приндите, возрадуемся господеви, сокрушившему смерти державу и просветившему человеческий род…» Это значило, что дедушка был в хорошем настроении.

День был жаркий, ослепительный, и воздух в золотых далях дрожал от марева зеркальными вспышками. Небо было мягкое и тоже горячее. Трава на луке ядрено и сочно кудрявилась густой зеленью и пахла мятой и молодой полынью. Солнце горело всюду, и я ощутил его даже в себе, потому что у меня в душе было ярко и радостно. По луке и мимо нас низко летели касатки с белыми грудками и щебетали передо мною, точно дразнили, играя. Я неудержимо смеялся им в ответ и ловил их обеими руками, а они молнией скользили перед моими пальцами, и мне казалось, что и они смеялись вместе со мною и манили меня полетать с ними.

Когда мы проезжали за дранкой мимо амбаров дальнего порядка, я увидел около каменной кладовой с соломенной крышей, похожей на копну, тетю Машу. Она стояла у открытой двери в деревенском сарафане, в белом платке, низко опущенном на глаза. Я вскочил на колени и помахал ей рукой. Она радостно взмахнула обеими руками, растерянно улыбнулась и хотела побежать к нам, но сразу же остановилась, оглянулась назад и поднесла фартук к лицу.

Мы спустились с горы, переехали речку, которая играла в голышах, пронзительно сверкая искрами. Пахло тиной и пескарями. Под крутым взлетом горы густой рощицей толпились старые ветлы, и лохматая их зелень клубилась тугими копнами и четко отражалась в зеркале болотца с кружевами зеленой ряски по краям. На бережке болотца белыми комьями стояли красноногие гуси, а в речке плескались голые ребятишки. На пологом подъеме, слева от дороги, за пряслом, прохладно зеленел яблоневый сад в зарослях малины и ежевики, которая охапками оплетала прясло Сквозь заросли видны были высокие пчелиные пеньки, над которыми вихрями роились пчелы. Этот сад принадлежал старосте Пантелею. На околице уже большим табором стояли телеги, сохи, лошади, которые отмахивались хвостами от мух и слепней. Мужики, босые, в рубахах без пояса, в картузах и без картузов, толпились поодаль и кричали, как на сходе. По улице и за нами лениво шагали лошади.

Дедушка легко соскочил с телеги, дождался, пока мы проехали, и быстро зашаркал сбитыми сапогами к толпе мужиков. Отец съехал с дороги на траву, остановил лошадь рядом с сохой Кузи-Мази. На остром хребте худущей кобыленки сидел боком Кузярь и смотрел на меня с гордостью самосильного работника. Он не удостоил меня даже улыбкой.

— А ты чего, курносый, увязался?

— А вот поглядеть, как котенок на холке кобыленки мяукает.

— Я пахать еду: тятька один не справится.

— А ты крепче за холку держись: попадешь под сошник — и грач не выклюнет.

В эту минуту я увидел Шустенка, который терся у прясла и прислушивался к крику мужиков.