Повесть о детстве

— Я обязан, елёха-воха… под арест, в жигулевку… Клюневский батюшка, елёча-воха… строптивый… Проучил вас, кулугуров… Вставай, елёха-воха, и боле никаких…

Он угрожающе потроган свою саблю и хотел подцепить бабушку за руку, но я кубарем скатился с завалинки, заслонил ее собою и ударил кулаком по руке сотского.

— Уйди! — взвизгнул я и заплакал. — Уйди! Она хворая.

Гляди, какая она… На ногах уже не стоит, а ты… я караул закричу…

Он пьяно рассвирепел и отшвырнул меня в сторону.

Я оступился и упал навзничь, но быстро поднялся и, замирая от ужаса, бросился к нему и укусил его за руку. Он рявкнул и озверело стал рвать саблю из ножен, но она, должно быть, заржавела и не вынималась. Он затопал ногами и, вытаращив пьяные глаза, хотел схватить меня за волосы, но я юркнул в сторону и, рыдая, кричал в исступлении:

— Дурак! Елёха-воха! Не трог ее! Умрет она на дороге — тебя самого в жигулевку посадят.

Бабушка, полумертвая, тряслась и захлебывалась слезами.

— Не надо, Феденька. Отстань! Он ведь сам увидит… силушкм-то нет мне идти-то… Ты, Гриша, пожалей… хворенькая я… Погляди, милый, я ведь и ползти не могу… Все село знает: последние дни доживаю. Чего взять-то с меня, такой недужной?

Сотский уловил момент и шлепнул меня ладонью по затылку. Я кубарем полетел на траву. Когда я очухался, увидел, как сотский тащил бабушку под руку, а она падала и как-то по-детски вскрикивала. Платок упал с ее головы вместе с повойником, и жидкие седенькие косички трепыхались позади. Я бросился догонять их, задыхаясь от слез.

Навстречу шля Потап и колченогий Архип. Они, должно быть, отстали от крестного хода и возвращались домой.

Я истошно закричал им издали:

— Дядя Потап! Дедушка Архип! Баушку Наталью Елёха-воха в жигулевку тащит. Умрет она. Видите, что он с ней делает? Отнимите ее!

Сотский волочил бабушку, как мертвую, а она только слабо стонала и всхлипывала. Потап и Архип подошли к Елёхе-вохе, стали его уговаривать и пытались отнять бабушку из его рук. Он отбивался, грозил, ругался и напирал на них. Я в отчаянии метался около них и бил по рукам сотского. Тогда Потап шепнул что-то сотскому и подмигнул ему.

— Не пущу, елёха-воха!.. — заломался сотский. — Батюшка приказал, а Пантелей послал меня взять. Я ее, елёха-воха, должен в жигулевку запереть. Сидела, развалилась, а тут молебствие, елёха-воха…

Вдруг он опамятовался, и в одурелых его глазах вспыхнуло что-то вроде сознания.

— Идет, дядя Потап! Сами волоките. В жигулевку, елёха-воха! Боле никаких! Я солдат… солдат, елёха-воха…

Архип вгрызался своей деревянной ногой в серый песок и старался потушить пыл сотского:

— А ты слушь-ка, ефлейтор, я сам солдат, на войне дрался. Солдат разве со старухами воюет? Ты погляди-ка, честь-то солдатскую на больную старуху тратишь. Ежели бы она здоровая была да насмеялась, тогда особь статья, А ведь она — на исходе души. Она ведь только лежит, а не ходит. Ведь сам знаешь. А еще ефлейтор!

— Ты меня, безногий, не учи, елёха-воха!.. — опять озлился сотский. — Я и тебя арестую… и кузнеца арестую…

У меня — власть, елёха-воха.

— Власть над мухами… эка, какая власть! — смеялся Архип. — Я вот пойду сейчас к барину Дмит Митричу, отлепортую ему, он те власть-то покажет… Ты, Потап, не покидай тетку Наталью, а я — живо… На рысаке прискачет.

И он решительно заковылял в гору, по дороге к барскому дому. Сотский тупо поглядел ему вслед.

— Держи, Потап, елёха-воха!

Потап подхватил бабушку на руки, а сотский разболтанно побежал за Архипом.

— Погоди, Архип! Как солдат должон исполнять приказ?

Он схватил его за руку и потащил обратно. Видно было, что он струсил от угрозы Архипа.

— Солдат больных старух не оби-кает. Ты, дурак, сказал бы попу-то… а то с пьяных глаз попер… Эх ты, сено-солома!

— Да ведь староста, елёха-воха… Тащи, говорит, ее в жигулевку… Ну, и представить должон…

Архип приказал:

— Раз распоряжение — в жигулевку, несем в жигулевку.

А ежели она умрет — ты в ответе. Свидетелями с Потапом будем. Натальюшха, — участливо сказал он, горестно качая головой, — претерпи, милая. Понесем тебя. Вызволим. Вот ведь дуболомы какие, чего со старухой сделали! Ради светлого-то праздника. Вот те друг друга и обымем…

Бабушка едва слышно попросила, заливаясь слезами:

— Положите меня на землю… Моготы моей нет… Дайте хоть умереть-то на земле-матушке… под солнышком…

Знать, судьба такая, Архипушка. И жила — мучилась, и смерть в муках принять приходится… не стерплю, Архипушка…

Архип схватил меня за плечо и что-то внушал мне, но я ничего не понимал. Я только беспомощно плакал от жалости к бабушке и не отходил от нее. Это отвратительное и дикое насилие над больной бабушкой оглушило меня, и, убитый отчаянием, я ничего не чувствовал, кроме ужаса, какой я переживал в кошмарных снах.

— Парнишку-то испугал, леший! — услышал я сердитый голос Потапа. — Лица нет у парнишки-то. Петяшки нет дома-то, а то бы увести его надо.

Архип потряс меня за плечо и утешительно засмеялся.

— Ничего… Он — молодец. Он, брат, горой за баушку-то…

И он опять потрепал меня по плечу.