Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

Народ подобрался, как уклончиво пишут в нынешней Болгарии, «крайне консервативный», а прямо сказать — из самых мрачненьких: бывшие «ратники» и «бранники» из числа тех, кто самого Цанкова считал «гнилым демократом», сильно скорбевшие по фюреру. Были даже идейные «ультрарусофобы», настаивавшие, что болгары не славяне, а гунны. Но теперь, по необходимости, все они позиционировали себя как сторонники демократии (ясен пень, в англосаксонском варианте) и, кроме того, хотели, чтобы обязательно был царь.

При этом, насколько можно судить, в организационном плане они все как один бултыхались ниже нуля. Много и горячо трепались на тему «да освободи българския народ и държава от руското робство и комунистическия терор»[172], текст клятвы обсуждали два месяца, планов выстроили горы, включая покушения на «верхушку диктатуры», пароли и условные знаки продумали до мелочей, но реально всё ограничилось подметными письмами Георгиеву, Велчеву и прочим «предателям» с обвинениями в измене и угрозами про «ой, что будет», если те не уйдут в отставку.

Естественно, конспирация была на уровне плинтуса, сторонников вербовали под честное слово, секретные бумаги забывали в кафе, — и вели заговорщиков чуть ли не с первого их «заседания», а когда возникла вероятность, что какие-то энтузиасты могут уйти в леса, взяли. Улик (программы, уставы, протоколы заседаний, проекты приказов) обнаружилось море, да и сами подсудимые ничего не скрывали, так что всем выписали длинные сроки (а Крыстева — как организатора — и вовсе 5 сентября 1947-го повесили). И тем не менее...

Шум о кознях врагов, без которого никакая революция трех дней не проживет, конечно, дело святое, и процесс над настоящей, как ни крути, группой заговорщиков, завершившийся 15 августа, дал властям уникальную возможность разогнать волну — и власть этой возможности не упустила. Все имена, так или иначе прозвучавшие в ходе следствия, пошли в работу, и процесс еще не закончился, а уже шли аресты по делу еще одной «военно-оппозиционной организации».

Ну как организации... Не было там на самом деле организации — вообще никакой, даже на уровне крыстевской; скорее, это был кружок по интересам: несколько встреч, много пустой болтовни на тему «а вот если бы...» и «уж как встанем...». Но сами себя эти люди именовали «Нейтральными офицерами», a по новым меркам нейтралитет офицерства считался крамолой: офицер теперь обязан был быть или идейно близким, или в отставке и, очень желательно, в глуши.

Так что для употребления сгодилось, и шум насчет очередного «огромного антинародного заговора» получился изрядный. Хотя по итогам гора родила мышь: весь состав «тайной организации с фашистской идеологией» — 13 человек — в феврале 1947-го без особого шума осудили (на совсем не шуточные сроки) за «предательство в форме обсуждения возможности измены в случае войны». Но главное было не в этом...

Главное, что показания были пущены в дело задолго до суда, дав повод для других арестов, по делу якобы некоей Новой Военной лиги. «Якобы», потому что этот кружок, насколько можно понять, вообще даже и не оформился, а название ему придумало следствие. Документов никаких, улик никаких, разве что признание в бурчании за бокалом пива и общей неудовлетворенности жизнью.

Однако профессионалам было достаточно и этого. Безпека забросила невод и по принципу «кто шляпку украл, тот и тетку пришил» с бору по сосенке набрала аж 43 «преступника», большинство которых в октябре, даже с учетом тогдашней «законности», оправдали, но вычистили из рядов, а кое-кого, на всякий случай, поместили в «воспитательные лагеря». Однако среди ворчунов оказались (повезло!) некий полковник, давний друг Николы Петкова, и (крупно повезло!) еще один полковник, Станко Златев, адъютант Дамяна Велчева. Об этом куда положено отрапортовали немедленно.

WATERLOO

Вот тут «инстанция» зарычала на всю тайгу, и когда из Москвы поступили «точные указания», тов. Бирюзов и тов. Толбухин совместно разъяснили герою Лейпцигского процесса[173], что в его силах, а что нет. После этого началась спешная разработка законопроекта о новых принципах руководства армией, а также подготовка к грядущей чистке, и мало кто из посвященных сомневался в том, что на сей раз Велчеву меж капелек не проскользнуть.

В сущности, вопрос стоял уже не о должности, а о том, быть или не быть ему «врагом народа», с соответствующими оргвыводами, и самые понятливые друзья — в частности, щепетильный в делах чести Георгиев — активно хлопотали за «not to be». И не без успеха. «Спасают Дамяна, — записал тов. Димитров в дневнике 6 июля. — Думаю, правильно. Он может быть полезен...»