«Вжик-вжик», – донеслось с верхнего этажа. В доме явно кто-то был. Звук показался мне знакомым – скользящий скрежет металла о металл. Кто-то точил нож. Услышав этот звук, Костя бы уже тащил меня домой через крапиву и бурелом. Он вообще был не из рисковых. Я посмотрела наверх, силясь разглядеть знакомый силуэт, но пока ничего не видела.
Ну уж нет. Меня тебе не запугать.
Ступени наконец кончились, и моя нога ступила на твердое. В обе стороны от лестницы расходился узкий коридор с низкими потолками. «Вжик-вжик», – раздалось совсем близко. Я открыла ближайшую дверь и оказалась в бывшем кабинете – просторной комнате с низкими потолками. Тут даже сохранилось кое-что из мебели. В углу стоял дубовый стол, на нем, слабо мерцая, горела лучина. За столом спиной ко мне сидел человек в холщовой рубахе. Мощные плечи его не двигались, на спине лежали знакомые каштановые кудри. Я любила иногда пропускать их сквозь пальцы, поражаясь шелковистой мягкости.
Эдгар не обернулся, но отложил нож. Я видела его крупную и сильную руку, красную от постоянной физической работы. Он молча ждал. Я сделала несколько шагов и остановилась. Свет от угасающей лучины причудливо играл на его лице, выхватывая из тени только часть щеки и подбородок. Эдгар смотрел в сторону. Я проследила его взгляд и зажала себе рот ладонью, чтобы не закричать.
На деревянной лавке лежал Костя, одетый так, как в ту ночь три года назад: в клетчатую рубашку и джинсы. Кожа его была такая белая, что светилась в темноте, на горле зияла почерневшая рана.
Эдгар обернулся. Вертикальные зрачки неестественно зеленых глаз застыли, а губы неспешно растянулись в предвкушающей улыбке.
Я очнулась, ловя губами воздух. Грудь и плечи сотрясались от беззвучных рыданий, слезы заливали виски. С минуту я лежала в полной темноте, пытаясь успокоиться. Это просто сон. Эдгара больше нет. Костя давно в земле. Он не мог остаться в том доме. Не мог. Его давно похоронили.
Перед глазами снова возникла коварная улыбка Эдгара.
В груди клокотало горе. Будь проклят день, когда я взяла в руки ту фотографию с нечетким изображением. Будь проклята ночь, когда я поперлась в ту заброшенную усадьбу. Будь проклят Эдгар, мое упрямство и мой волшебный дар, что оживил его.
В углу мяукнула кошка. Я вздрогнула, попыталась разглядеть ее – черное на черном. Наверное, Сметана: у Маси лапки белые. Я протянула руку, но она не подошла.
За день квартира здорово нагрелась, но мне все казалось, что я в стылом каменном доме. По плечам ползли мурашки. Я обхватила колени руками. Дышать. Дыши. Ты жива.
Я уперлась лбом в колени. Никто больше не погибнет по моей вине. Я это обещала сама себе, вернувшись в реальность.
И сдержу обещание.
Если у Юли хватило мощи прожечь человеческую кожу, я смогу сама разбудить Ваню. Она же сказала, что силы у нас одинаковые, только полюса разные. Уцепившись за эту мысль, я встала и прошлепала к окну. Длинная футболка, служившая мне ночной рубашкой, хлопала по бедрам. Это была единственная альтернатива платью, которая нашлась в комоде у мамы Антона.
Я примостилась на подоконнике, вдыхая ароматы ночного сада. «
У двери тихонько мяукнула кошка. Я соскользнула с подоконника, чтобы впустить ее. В темноте мелькнули белые лапки-носочки. Я хотела уже забраться обратно, как меня осенило. Кошка! Я же видела, как замерцала золотым огоньком жизнь в Масе, когда она шипела на меня. Может, смогу разглядеть такой огонек и в человеке?
Я вышла в коридор. По ногам сквозило – где-то было открыто окно. Дверь в комнату Антона была закрыта, свет не горел. Тем лучше.
Когда глаза привыкли к темноте, я перестала натыкаться на предметы. Мне даже удалось разглядеть белые лапки в углу. Я скользнула в комнатку Вани, и она юркнула следом.
Ваня лежал на раскладушке, положив руки на одеяло. Если прислушаться, можно было различить в тишине его мирное дыхание.
У меня получится.
Я опустилась на колени перед раскладушкой. Не зная, с чего начать, провела ладонью над тихо поднимающейся грудью Вани. Где-то под кожей, под ребрами, в глубине его тела пульсировал золотой огонек жизни. Нужно было только его найти…
Редко курю кальян. То Ванька дома, то работать на следующий день. А раньше, после армии – только в путь. Заправлять и правильно раскуривать меня научил командир. Вот был мастер!
Я забил табак в глиняную чашку. Треть тюльпанового, остальное кокос. Хорошенько утрамбовать, залить воду в колбу и поджечь угли. Окно распахнуто настежь, на дворе глубокая ночь. Чуть подымлю – никто не увидит. В комнате было так темно, что хоть глаз выколи, один комп горел на черном фоне.
Я затянулся и медленно выдохнул. Весь день внутри у меня было месиво. В грудной клетке тянуло, царапало и жгло. Видно, так заморозка и отходит.