Поцелуй Раскольникова

– Так как, вы говорите, выбрали веса? (Сказать «весовые коэффициенты», понятно, признак дурного тона; во время доклада он морщился, хмурился, цокал языком, усмехался и покачивался на стуле, угрожая с грохотом рухнуть навзничь.)

– Как решения системы дифференциальных уравнений, вот они на доске.

– Как же вы решаете, если не учли то-то и то-то?

– Почему не учли? То равно единице, а это положили равным нулю.

– Не слишком ли смелые допущения?

– В рамках данной модели допущения вполне приемлемые.

– Эти допущения дадут вам такие альфа и кси, которые съедят все ваши три децибела.

– Ну уж нет! Как легко видеть, альфа обратно пропорциональна дисперсии сигма, а если иметь в виду… и т. д., и т. п.

– Очень мило, – сказал аспирант, не дослушав до конца.

И тут не выдержал Воздерженцев.

– Прошу прощения! Не много ли вы на себя берете? Вы отрицаете совершенно очевидное. Прежде чем выступать с таким, извините, апломбом, следовало бы ознакомиться с нашей статьей в последних трудах института, там все доступно изложено. – Слово «доступно» он выделил голосом. – Есть ли вопросы по существу?

Все молчали. Те, кто сидел поближе к окну, смотрели на девочку. Огромный мыльный пузырь проплыл над карнизом и застыл перед открытым окном, как шаровая молния. «Влетит или не влетит?» – подумал Касаев. Пузырь лопнул.

– У меня по существу.

(Лицо просветленное, ряд последний.)

– Вы, если не ослышался, упомянули князя Одоевского?

– Да так, к слову пришлось…

– Был бы рад записать источник цитаты.

– Пожалуйста.

– Спасибо.12

– Вот и прекрасно, – оживился Воздерженцев. – Товарищи! Не пора ли нам пообедать?

«Предложенный способ доказательства несчетности множества рациональных чисел глубоко ошибочен. Построенная Вами десятичная дробь (не 1), (не 0) (не 5) (не 3)… будет непериодической, поэтому соответствующее ей число…»

Представляю: он складывает письмо пополам и прячет в конверт. Надо в особую папку – переписка с академическими журналами. Ух, какой сочинит он ответ! Ух! А за окнами дождь. (В Костроме сезон дождей.) Размокропогодилось. И вот что странно: окна-то выходят на площадь Мира, на бывшую Сенную. В Ленинграде площадь Мира тоже называлась когда-то Сенной, и живу я в двух шагах от этой площади. Странное, очень странное совпадение.

В Костроме я ни разу не был.

Молодой человек, спросивший о князе Одоевском, был не кто иной, как Евгений Борисович. Тот самый полумифический Евгений Борисович из Костромы, легенды о котором уже третий год бытуют в среде математиков и нематематиков. Памятуя об исключительной скромности Евгения Борисовича и об его неприязни к собственной популярности называть фамилию нахожу излишним.

На конференции (говорят, ученый секретарь института сам звонил в Кострому) Евгений Борисович выступил с двумя докладами. Первый – небольшое сообщение на секции математического моделирования. Как и предполагалось, оно заинтересовало узкий круг специалистов (двух человек). Основной же доклад организаторы конференции поберегли на десерт, причем название темы в программе не указывалось (видимо, оргкомитет опасался переаншлага), зато наименование рубрики – ни много ни мало «Трибуна» – выделялось жирным шрифтом: все ожидали дискуссию. К сожалению, мне не довелось присутствовать на этом докладе, но то, что я знаю, взято из первых рук: Евгений Борисович произвел ошеломляющее впечатление. Он обратил пафос доклада против гегелевского понятия «дурная бесконечность»; трудно сказать, чего здесь было больше – математики или философии. Остроумно опровергая положение Кантора о несчетности действительных чисел и предлагая свою аксиоматику, Евгений Борисович уверенно доказывал необходимость существования Самого Большого Числа; щемящую тоску по оному, говорил докладчик, испытывали многие мыслители прошлого (в частности, цитировался Чернышевский). По словам очевидцев, после доклада творилось чтото невообразимое. Одни пели панегирик Евгению Борисовичу, другие – их большинство – обвиняли в математической ереси.

Полемическая работа о Больших Числах до сих пор, увы, остается неопубликованной, что, конечно, делает некорректным ее изложение, и без того чреватое вульгаризаторством. Для нас важно другое. Рыбак рыбака видит издалека. Евгений Борисович и Николай Николаевич стоят в очереди за кофе и возбужденно о чем-то беседуют.

Люблю слова: «давеча», «дескать», «бывало»… Бывало – оно как на горе камень: бы – и через себя переваливается: вало. И покатило за собой воспоминания.

Что-то простодушно-смиренное в этом «бывало» – словно непритязательное «прости» за беспокойство прошлого.

– Бывало, зайдешь к Сорокиным, там Ленька, покойничек, Павел с гитарой. – Старики перебирают фотографии. Она терпеть не может слова «покойничек», а он еще так произносит, будто укоряет ее: вот пилишь меня с утра до ночи, пилишь, а ведь я тоже смертный.

– Когда я учился в Политехническом…

А я-то когда учился?

Кажется, совсем недавно. Вчера. И вот уже вычитаешь в уме из двузначного двузначное. Неужели так быстро летит время?