Посылка из Полежаева

Мария Флегонтовна вздохнула — неохота лишний раз пошевелиться, — встала, взвесила Тишкину посылку и, отобрав у Тишки бланк, стала переписывать на него с посылки адрес.

— Учатся, учатся, — ворчала она, — а, как неграмотные старухи, не могут самостоятельно бланка заполнить.

Тишка предусмотрительно промолчал.

Мария Флегонтовна перевязала посылку крест-накрест верёвкой, залила сургучом верёвочные концы и посадила на сургуч штемпель.

— Сколько с нас? — обливаясь потом, спросил Тишка.

— Посылки в Чили принимаем бесплатно, — бесцветным голосом, по-казённому, ответила Мария Флегонтовна.

— Это правильно, — важно кивнул Тишка, не зная, что ему делать дальше. Мария Флегонтовна не давала ему никакой квитанции. Но, с другой стороны, она не брала за посылку и денег, в квитанции же — Тишка знал это твёрдо — указывается комиссионный сбор, а тут никакого сбора не было — значит, и квитанция не положена.

А то, что посылки в Чили принимают бесплатно, — очень разумно, рассуждал Тишка. Народу этой угнетённой страны надо оказывать помощь — и, конечно же, тех, кто эту помощь оказывает, надо выделять из тех, кто её не оказывает: если отправляешь посылку родственникам в Москву — плати денежки, а если незнакомым, страдающим людям в Чили — отправляй бесплатно.

Но вот каждому встречному-поперечному трещать сорокой об отправляющих в Чили посылки не надо. Тишка же в этом смысле не очень надеялся на Марию Флегонтовну.

— Ну, так всё, Соколов, — сказала Мария Флегонтовна. — Посылку я приняла. И, кстати. — Она выдвинула ящик стола. — Вот тебе квитанция на письмо в Чили. А то марок наклеил с излишком, а оформлять отправление, как положено, не зашёл.

— Да я думал, не надо… Письмо в ящик бросил — и всё.

— Как это всё? — построжела она и спросила: — А чего же ты марок понаклеил на сорок восемь копеек… Неужели не знал, что до Чили надо всего на четырнадцать копеек?

— Не знал.

— А вот Люська Киселёва всё знает. На Кубу посылает — так тютелька в тютельку марки клеит. Посоветовался бы с нею…

— Да уж ладно. Пусть государству больше достанется.

Мария Флегонтовна сердито погасила вспыхнувшую на лице улыбку, углубилась в свои бумаги, будто Тишки и нет.

Тишка помялся, шмыгнул носом.

— Мария Флегонтовна, — решился он. — Вы, пожалуйста, никому про мою посылку не говорите… И про письмо тоже…

Мария Флегонтовна неулыбчиво посмотрела на него.

— Об этом можно бы и не напоминать, — строго сказала она. — Мы обязаны хранить почтовую тайну.

Тишка облегчённо вздохнул, попрощался и вышел.

Прямо-таки гора с плеч свалилась. Всё же с этой Марией дело иметь можно: сразу видно, что не учительница, допытываться ни о чём даже и не подумала.

16

Марии Прокопьевне не хотелось напоминать Тишке о стенгазете. Она всё ждала, что он сам подойдёт к ней и скажет:

— Ма-а-рия Про-о-копьевна-а, а у меня не получается ничего. Помогите, пожалуйста…

А Тишка как бурундучок — щёки раздуты, встретит её взгляд — засопит, отвернётся, начнёт ковырять ногтем парту.

Без слов ясно: ничего не вышло из пера его.

И Мария Прокопьевна подумала, что, может быть, следует пощадить детское самолюбие, сделать вид, что она о заметке забыла. Конечно же, какие из третьеклассников сочинители. Непосильное занятие для них. Хоть бы диктанты-то без ошибок писали — и то хорошо. Правда, у Тиши Соколова письмо довольно-таки грамотное. Люсе Киселёвой он в этом не уступит — не поддастся, как они говорят. А вот с тем, что она заметки может писать, а он не может, видимо, придётся ему примириться. Тут уж кому что дано. Хотя, по правде сказать, и Люсе, наверное, не дано. У тех, в кого заложен от природы талант, он прорезается рано. В каком возрасте Пушкин стихи писал? А Лермонтов? То-то и оно… Лермонтов и погиб-то двадцати семи лет. Считай, ещё юноша, а вошёл в мировую литературу.

Мария Прокопьевна смущённо махнула рукой: да что это она? Никак, великих писателей хочет вырастить из своих воспитанников? Великих музыкантов? Художников?

Выросли бы простые, хорошие люди — и за это б она должна быть признательна своей судьбе. А Мария Прокопьевна вон куда замахнулась, до каких высот захотела достать — до Пушкина, до Лермонтова…

А что? И их ведь учили учителя. Тоже, наверно, не думали, не предполагали, что ваяют души гениев, гордость нации. Вот скажите мне, кем будет Тишка? Злодеем? Гением? То-то и оно, никто не знает.

И всё же интуиция, великое предчувствие подсказывали Марии Прокопьевне, что из Тишки вырастет не злодей.

— Тиша — славный мальчик, — расстроганно улыбалась Мария Прокопьевна.

Ей почему-то вспомнилось сейчас, как они пришли к ней два года назад в первый класс. Мария Прокопьевна думала, что знает их всех — каждый же день у неё перед глазами бегали по деревне, на её глазах ссорились, при ней мирились.

А сели за парты знакомые ей мальчишки и девчонки — и она не узнавала их. В лицо-то узнавала, а в поведении многих как подменили. Кто на улице бузотёрил, тот на уроке работал обстоятельнее иных детсадовских умников. К ребятам пришлось привыкать заново, ломать старые представления о них.