Посвящение

Катя и после того, как заявленный срок действия препарата вышел, не сразу оставила начальника. У Николая Ивановича жестоко разболелась голова. Катя каждые четверть часа измеряла ему кровяное давление — и лицо её всё сильнее вытягивалось.

— Не бойся, Катерина, всё в порядке. Я не помру, — повторял Бродов, — но дай ты мне хоть что-нибудь от головы!

— Нельзя, Николай Иванович! — упрямо твердила добрая медсестра. — Мы не знаем совместимости этой сыворотки ни с одним лекарством.

Николай Иванович старательно следил за собой, чтобы не позвать мысленно на помощь Лиду или Женю. В конце концов приступ прошёл так же внезапно, как и начался. Остальные же недомогания, которые появлялись и пропадали, сменяя друг друга, были вовсе не в счёт.

Ясность сознания восстановилась в полном объёме. Однако, когда от чувства благодарности к Кате на глаза навернулись слёзы, Бродова это насторожило. Давление более или менее нормализовалось, и Катя была принудительно отправлена спать.

— Николай Иванович, вам надо теперь день отлежаться, — наставительно заявила медсестричка с порога.

Он махнул рукой куда-то в пол:

— Там отлежимся!

Сами собой мысли Бродова переключились на Таисию, судьбу которой он своими руками разломал и собственноручно же выстроил заново. Захотелось схватить девочку в охапку, прижать к себе покрепче и никуда не отпускать до конца войны. Стало очевидно, что борьба с треклятой фашистской сывороткой не окончена, и Николай Иванович постарался вернуть контроль над чувствами.

Тут пришло время принятия решения, и Бродов дал добро на проведение экзамена с применением сыворотки.

За кучей дел, оторванные от привычной жизни, мы всем коллективом дружно забыли про 8 Марта. Напомнил товарищ Бродов, который утром объявил, что после обеда девушки свободны и могут готовиться к вечернему застолью, потому что надо отметить праздник. Мужчины же были направлены готовить баню. Руководитель поздравил всех девушек, хоть мы ещё не стали ни жёнами, ни мамами. Николай Иванович сказал нам что-то такое неожиданно душевное, неофициальное, и настроил на праздничный лад. Но сам посидел с нами совсем недолго, был задумчив и сосредоточен больше обычного и скоро ушёл к себе. Мы с Лидой и Женей переглянулись, и, конечно, каждая его деликатно просканировала: может, плохо себя почувствовал? Но никаких тревожных признаков мы не обнаружили. И всё же: облако затаённых то ли мыслей, то ли чувств окружало нашего начальника…

Товарищ Бродов мог ждать новостей из Куйбышева, об Игоре. Дело в том, что пару недель назад — сразу после разбора моего экзамена с сывороткой — уехали, точнее, улетели Михаил Маркович с Игорем. И мне, и Лиде с Женей было ясно: Игоря тоже ждут экзамены, которые он блестяще сдаст, и путь в неизвестность. Я улучила момент, подошла к нему и пожелала удачи — здесь, на экзаменах; про там мы никогда не говорили между собой, только с преподавателями. Постоянный мой соперник в соревновании, которое я сама же и придумала, от души поблагодарил и внезапно сказал:

— До встречи!

Его совсем к другому готовили, и ему было известно что-то такое, чего не сообщили мне…

Вечером, когда я уже собиралась лечь спать, Николай Иванович зашёл в мою комнатку. Ни единого раза прежде он не делал этого! Всегда для любого разговора вызывал к себе. И я сразу поняла, что это значит. Спросила по существу:

— Когда?

— Завтра.

И товарищ Бродов добавил таким тоном, как будто речь шла о самом обыденном мероприятии:

— Тая, закройся, пожалуйста, сразу: Лида и Женя не должны знать, пока ты не уйдёшь. Остальные — тем более. Понимаем. Брать с собой тебе ничего не нужно, даже зубную щётку. Наденешь приготовленную одежду. Выходим с рассветом. Я провожу тебя до места.

Его будничный тон уберёг меня от всплеска каких-либо эмоций. Я даже сумела быстро заснуть, хотя, поднявшись затемно, всё равно не выспалась. Но тут уже волнение заплясало по нервам, я вскочила и помчалась в последний раз чистить зубы щёткой и порошком.

Мы вышли из нашей тёплой избы с рассветом. Серое, морозное утро не обещало ни проблеска солнца. Снег весь, какой скопился за зиму, растаял во время недавней оттепели, но теперь снова тонким слоем припорошил обочины, а глубокие колеи грунтовой дороги были схвачены крепкой ледяной коркой, и она с тихим хрустом крошилась под ногами. Холодный, жёсткий ветер мёл нам навстречу вдоль длинного, широкого ущелья, больше похожего на долину, снежную крупу.

Мы медленно, совершенно не торопясь, брели бок о бок по этой дороге сквозь посёлок. Так и было задумано: будто прогуливаясь, чтобы вовсе не было заметно, что у нас важное дело.

Николай Иванович был в тёмно-серой шинели толстого сукна, я — в длинном пальто, которое сейчас выглядело бесформенным, потому что еле-еле скрывало под собой мой экзотический наряд. Я привыкала к новой одежде целую неделю: надевала и ходила по своей комнате после отбоя, приглядывалась, запоминала наизусть названия всех предметов и деталей. Я узнала бы их, если бы попались другого фасона и покроя; знала и другие виды одежды и обуви, которых не привелось надеть на себя.