Посторожишь моего сторожа?

Аппель натянул плед до самого лба, но оставил нос торчать наружу.

— Я злюсь на Кроля, — глухо заявил он, — это он виноват, конечно.

— Он не знал, чем… чем это кончится.

— Не знаю. — Аппель пожал плечами или нет? — Из-за него меня вызвали в их министерство «правильных новостей». Это было не приглашение. Это… была повестка, Берти. Конечно, Кроль хотел, как лучше!

— Поэтому ты пошел?

— Мне принесли ее лично в руки, заставили расписаться, что я получил и, конечно, знаю, чем обернется моя неявка. Я… испугался. Я пошел, потому что испугался. Ты что бы, не пошел, а?

— Пошел бы, — признал Альберт.

— Я пришел. Я прошел семь огромных комнат. У них по три люстры в комнате! Конечно, там сидели три чиновника. Они дали мне бумагу с десятью пунктами… чтобы я расписался. В смысле, конечно, чтобы я согласился работать. Я сказал, что ни на что не соглашался. Конечно, это Кроль, а я ничего не знаю. Они молчали 53 секунды. Тот, что слева, сказал: если вы отказываетесь служить родине и выбираете вместо честной работы тунеядство, то вы психбольной и вас должны лечить. Я, конечно, решил, что они меня пугают. Я говорю: я тогда хочу быть больным! Тот, что справа, позвонил, и через 32 секунды пришли два санитара. Я начал кричать, что это они, чиновники, сумасшедшие, если хотят человека за отказ им везти в больницу. Меня за 58 секунд повязали. Мне… я очень… испугался.

— Эй, эй, сейчас все нормально! Все хорошо!

Аппель с головой накрылся пледом. Альберт положил руку на его плечо и почувствовал, как сильно он дрожит.

— Я бы тоже испугался.

— Я, конечно, трус, Берти. Мне очень стыдно!

— Неправда.

— Правда! Я подписал бумагу. Я подвел тебя. Я… Берти, из-за меня у тебя будут проблемы. Ты отвечаешь за меня. А я, а я…

— Но ты справишься!

— Нет, нет… Я не могу. Я не могу это писать. Это ужасно. Это отвратительно! Конечно, я сам виноват. Я согласился. Я… мне было ужасно. Они пытают больных, как своих рабов. Я… это была пытка. Я… я… очень слабый.

Слышалось, что он еле-еле сдерживает всхлипы.

— Там три санитара набросились на меня, они 341 секунду орали на меня. Они кричали, чтобы я снял все, пока они сами все не сорвут с меня. Я… я не мог пошевелиться, я не мог ничего делать, я подумал, меня будут бить или… ну… я… Конечно, они отобрали у меня все. Я голым шел по коридору, они меня 27 раз толкнули, я очень боялся. И меня затолкали в камеру. Если я буду плохо себя вести, они сказали, то пойдешь к буйным пациентам, которые, конечно, будут над тобой издеваться. Поэтому не вздумай буйствовать. Там были тараканы, 6 штук, и на матрасе было 19 пятен. А на пижаме было 4 дырки. Я просился выйти, надо мной 27 минут смеялся охранник. Когда мне разрешили выйти в туалет, он кричал: «Сразу видно, псих! Нормальных здесь нет! А ты, видно, не в первый раз!». В туалете, конечно, нет дверей, охранник постоянно смотрит на тебя. И мне 8 раз что-то кололи. Я лежал отекший и не в себе часами. Я 5 раз просил перестать колоть меня, я нормальный и хватит говорить со мной, как с психом! Тетка смеялась и говорила: ты плачешь и споришь — значит, точно псих! Нормальные не плачут и не спорят с профессионалами. Меня два раза кормили насильно, потому что я не мог есть. У меня были судороги 7 раз. Приходил три раза человек в костюме и спрашивал, почему я не хочу сотрудничать, если здоров. Главный отделения, когда я допросился до него, конечно, заявил, что я опасен для общества и меня никогда не выпустят. Я… плакал и объяснял, что журналист, они не имеют права меня держать, что… это ошибка. В костюме 3 раза угрожал, что мне вскроют голову для их экспериментов. Когда он уйдет, когда общество от меня откажется, я, конечно, никогда не выйду, в больнице мне вскроют голову, не хочу верить, я… Я трус, я очень испугался. Софи Хартманн говорила, что это моя судьба — умереть во имя своих убеждений. Что такова воля… я не знаю чего. А я испугался. Когда мне принесли твое письмо, я обрадовался. Ты оправдал мою трусость. Ты дал мне… надежду, что я должен, конечно, спасти себя, что я могу обмануть судьбу, могу… выиграть у нее.

— Ты поступил правильно. Нет смысла… умирать там.

Аппель спустил плед с головы; лицо его было более уныло, нежели испуганно. Казалось, он смирился, хотел, но разучился сопротивляться — что-то из описанного им окончательно лишило его этой способности.

— Мне жаль, — тихо сказал Альберт. — Партия очень жестока и…

— У меня, конечно, не было иллюзий на ее счет. Но ты… как ты можешь добровольно служить ей? Конечно, я не поверю, что ты считаешь это… правильным.

Столь логичный вопрос Аппеля больно его уколол.

— Кто-то должен защищать людей от преступников, — после паузы сказал он. — Когда я помогаю убийце, насильнику или вору предстать перед судом, я… спасаю других людей… которые могли бы стать их жертвами.

— Конечно, ты же следователь. Кто-то должен разбираться с убийствами за наследство, из ревности или по пьяни. Но как быть с другими убийцами? Ты прикрываешь им спины, ты голосом закона оправдываешь их убийства.