Посторожишь моего сторожа?

Он не хотел говорить с Марией о случившемся, о том, чем занимаются его знакомые, о политике, как бы ни было это важно им обоим. Мария знала, что ему снятся кошмары, но не выспрашивала, что именно является к нему по ночам. Проснувшись, услышав, что он стонет во сне, она прибегала к нему с лампой и трясла его, пока он не просыпался; приносила ему воды, старалась позаботиться о нем, все так же ни о чем не спрашивая, а из единственной потребности помочь ему как не чужому человеку. Заметила она, к собственному огорчению, что Альберт с меньшим желанием ходит на работу, и кое-что стала понимать, обнаружив служебную записку в его костюме: «Министр-президент и глава тайной полиции взяли на себя руководство всей полицией страны. По высочайшему приказу все документы, относящиеся к операции последних двух дней, должны быть немедленно уничтожены. Об исполнении приказа доложить». За ужином она притворилась, что ничего не знает, и Альберт, к счастью, не заметил, как ей тревожно и не по себе.

Чуть более чем через месяц газеты вышли уже с траурными рамками, сообщая, что 2 августа, в девять часов утра, умер последний человек, сдерживавший амбициозность партии. Рассказы о прославленной жизни умершего опубликовали все главные газеты, близ них печатались воспоминания воевавших с ним офицеров или знавших его по государственной службе, и тут же, обязательно, — письмо президента, в котором он передоверил свой пост нынешнему главе правительства и единственной партии в стране. Армия приняла присягу новому главе страны уже через полчаса после смерти прежнего.

— Тут написано, — не отрываясь от газеты, сказала Мария, — что войска «шумно ликовали». Какая любопытная формулировка, особенно если учитывать, что в вашей армии это не принято. Как это все случилось?

— Стоит ли из-за этого волноваться?

— Тебя не волнует, что творится что-то странное? Ты читал присягу?

— Чего ты хочешь? — утомленно спросил Альберт.

— Твоего мнения. «Клянусь беспрекословно повиноваться…».

— Обычная имперская клятва. Если армия не хочет быть оттеснена партийными «толпами», ей нужно клясться, в чем ей скажут.

— Мне неспокойно, — заявила Мария.

— Так поезжай к Катерине.

Она обиженно скривилась и не говорила с ним несколько часов — он посмел напомнить, как она сама посылала его к Кете, если он чем-то был недоволен. В установившемся молчании он размышлял, стоит ли бросить работу и, может быть, уехать в Мингу, но затем отбросил эти мысли. После «испытательного» от него не требовали ничего, что сталкивалось с его совестью, а в Минге у него не осталось ничего, кроме воспоминаний. После колебаний он отмел и желание встретиться с Кете — кто знает, она могла уже влюбиться и выйти замуж и его появление вызвало бы неловкость у обоих.

Но отчего Мария остается, если партия не близка ей и она боится тоталитарного мышления? Наверняка бы Жаннет нашла ей место. Наверняка бы Кете была счастлива. Но Мария… у нее оставалась мечта, винить в которой он ее не мог.

Он услышал, что Аппеля зовут работать в «Empire Today». Собственно, посоветовал его Петер Кроль и исключительно из благих намерений — как тот их понимал: Аппель же давно не работал, перебивался дружескими пожертвованиями и экономил на себе безжалостно.

Из любопытства он как-то утром открыл свежий выпуск «Empire Today» и обнаружил на замечательном месте новые стихи Кроля (естественно, сам Кроль их терпеть не мог). Патриотизм в них зашкаливал.

«Святые любят и хотят пиво,

А мы хотим умереть красиво.

Изотрем мы мундиров материю –

Плохие парни спасут империю!

Не надо больше сосисок с пивом –

По трупам вражьим пройдем локомотивом!

Святые ноют про мир и сытость

И ненавистна им народа плодовитость.

Поднимем в бой мы нашу артиллерию –

Плохие парни спасут империю!».

— На грани с гениальностью, — с улыбкой ответила Мария.

Ниже были размышления некоего партийного философа, как поговаривали, наиболее влиятельного в партии: