Посторожишь моего сторожа?

— Я не согласен с ним, и мне плевать, — заявил Митя. — Магазины в любой момент могут закрыться. Наверняка у нас все скупят… Нужно купить побольше всего: крупы, консервы, мыло, соль… и спички обязательно.

Она прикинула в уме.

— Хозяин магазина с Л., ближайшего, знает, что я приехала оттуда. Он ничего мне не продаст.

— Это несерьезно.

— Вот как, несерьезно?

— Ты преувеличиваешь!

— Вот как, — ответила она с презрением, — да дай им волю — и они уморят меня голодом.

— А ты говори на их языке и на вопросы отвечай вежливо, а не как сейчас, сквозь зубы.

Она едва сдержалась, чтобы не вспылить. Как она ни злилась, у нее было достаточно ума, чтобы понять: Митя — ее единственный помощник, ее единственный союзник в безжалостной чужой стране. Он хочет позаботиться о ней. А после он уедет — и она останется одна.

— Одна я не пойду, — колеблясь, ответила она. — Можешь даже не просить. Если ты со мной, то… я согласна.

— Ну хорошо, — смирился Митя, — я пойду, и ты поймешь, что к нам… к тебе… относятся как раньше.

В длинной магазинной очереди на Л. тихо перешептывались, старались, чтобы не услышали: «…А знаете, что наши потери неизвестны? Говорят, наша кавалерия успешно выступает… слышно, что наши самолеты забрасывают их позиции… они отступают, так говорят, а наши наступают… не знаю, говорят, что так… но сколько погибло, никто не говорил…». Узнавая Катю, на нее кивали, чтобы не знавшие ее запомнили, и шептались громче, чтобы она могла услышать: «О, и эта! Шпионка, говорят… только рот откроет — слышно, чья она! Их, их, с их стороны! Партийных у себя, говорят, принимала… работает, что ли, на врага?».

В бакалейной лавке знавший ее лавочник отказался отпускать ей. — Не стойте тут, покупателей задерживаете!

— Хорошо, а мне продадите? — спросил Митя, выступив вперед. — Вы же меня помните, я местный, журналист.

— Ничего о вас не знаю.

Митя был ошеломлен.

— Вы не можете мне отказать, — растерянно повысил голос он. — Мне нужна еда. Мне уезжать на фронт.

— На фронте вас покормят.

Митя явно был настроен препираться до последнего, но Катя перебила продавца на полуслове:

— Пошли, Митя, нечего задерживать! Пусть сам ест свою еду с червями!

— Но это безобразие, это форменное безобразие!

В толпе за ними зашумели. В языке, что она немного понимала, нашлись сильные ругательства. Бакалейщик, словно они уже ушли, с поспешной вежливостью спросил у новой дамы: «Что вам нужно?».

— Ничего, — заявил Митя, хлопнув дверью со всех сил, — наверняка найдется магазин, в котором принимают всех. Или в котором нас не знают.

Но в любом магазине повторялось то же самое: либо ее уже знал хозяин и отказывался отпускать, либо, если магазин был незнакомый, в очереди попадался ее знавший человек и готовился обвинить магазин в пособничестве захватчикам.

Утомленные, сбившиеся с ног, ко всему прочему и час пробывшие в чужом подвале, когда их застал дневной налет, они пришли уже вечером домой. Митя злобно стаскивал с себя ботинки и бросал их об дверной косяк.

— Я спрошу у М., который сделал мне аккредитацию. Скажу, что это для моей семьи, он обычно не допытывается. Ты расстроилась?

— А разве есть причины?

Она проверила, зашторены ли плотно окна, включая то, что разбилось при налете, и включила верхний свет. Лампочка мигнула раз, второй — и громко лопнула.

— Я знаю, тебе страшно, — дипломатично начал Митя, — не понимаю, зачем скрывать это от меня. Я пытаюсь помочь тебе, как могу, и хочу получить хоть немного благодарности.

— Ты ничем не можешь помочь.

— Ну, это смешно, — возразил он резко. — К чему разыгрывать тут «снежную королеву»? Я не оставлю тебя, пока не пойму, что ты в безопасности и можешь…

— Никто из нас не в безопасности, и ты прекрасно это знаешь. Какой же безопасности ты хочешь для меня?

— С тобой совершенно невозможно говорить, Катишь! Я не понимаю, что с тобой происходит! Когда ты говоришь это, я радуюсь, что уезжаю, честное слово!

Безразлично она пожала плечами и уселась на диван — смотреть старые журналы о французской косметике. Убитый ее феноменальным равнодушием ко всему, включая ее благополучие, он не нашел ничего лучше, как уйти спать. В ином случае он бы отправился в который раз искать продукты, звонил бы знакомым и начальству с просьбами, но у него не осталось сил ни на что, кроме постели. И вправду, если Катишь безразлично, чем закончится для нее новый день или неделя, во имя чего он обязан стараться?

Он лежал и злился, слыша, как в гостиной она перелистывает журнал. Во тьме, за тяжелыми шторами, объявили тревогу, но он не слышал ее, слышал только, как Катя перелистывает страницы, снова и снова. Как же она читает в полнейшей темноте?