Посторожишь моего сторожа?

— Вас били?.. Пожалуй. Но вы стали говорить намного охотнее, верно? Не поверю, что вы не сталкивались с побоями на службе, во время обучения…

— Мы не бьем мальчишек в армии.

— Неужели? Я слышал иное. Почему я должен вам поверить? Почему я должен поверить, что вы, Гарденберг, ни разу не воспользовались положением офицера и не избили юнкера, который отпускал о вас неприятные комментарии?

— Я не бью тех, кто может быть прав.

Человек прошел совсем близко к Марии, но она не отпрянула от стены. Она слушала.

— Вопрос, Гарденберг, даже не в том, что делали лично вы или лично я. Поверю, что вы ни разу не избивали юнкера. Но можете ли вы ручаться за всех офицеров?.. Нет. Вы не знаете всех офицеров. Если какого-то солдата систематически избивают начальники, вы можете об этом и не узнать. Но говорит ли это ужасное поведение обо всей армии? Должно ли быть ей приговором? У меня есть сведения, что ваш приятель, Альбрехт Мюнце, занимается систематическим нарушением… Кем служит ваш приятель?

— Он… заместитель начальника лагеря.

— Мне известно, что Альбрехт Мюнце регулярно прибегает к насилию для удовлетворения собственных… низких желаний. Мы собрали против него достаточно доказательств. Его уволят, можете не сомневаться. Он отправится на фронт, на самый тяжелый участок.

— Да, я знаю, какой он.

— Но вы поверили нарушителю, психу и садисту. Почему?

— Потому… что это правда.

Человек помолчал, должно быть, рассчитывая дальнейший разговор.

— Как же вы поверили ему? На слово?

— Нет…

— Расскажите. Может, я чего-то не знаю.

— Мы… ехали вместе. Я, Альбрехт и Катерина. Альбрехт попросил завезти его в лагерь, мы ехали мимо него. Мы остановились за воротами лагеря. Катерина спросила: «Что это за ужасный запах?». Альбрехт сказал: «Это сжигают трупы». Он сказал, что мы можем пройти с ним немного. Он издали показал нам вагоны, в которых привозят людей, разных, из еврейских гетто, оппозиционеров, гомосексуалистов. Он сказал: «Я второй после короля в этом храме уничтожения».

— И что же? Все?

— В лагере убивают сотни, тысячи, их привозят в лагерь и сжигают в печах. Вы знаете это.

— Это ложь. Ложь. В лагерях не убивают сотни и тысячи. В лагерях умирают люди — например, из-за вспышек тифа. Трупы сжигают, чтобы остановить заражение. У вас есть доказательства, что в лагере намеренно убивают заключенных?

— Я… знаю это.

— От приятеля? Который убивает заключенных, чтобы повеселиться? А виноват режим? Режим виноват в жестокости одного исполнителя?

— Нет, это… система. Это…

— Система?

— Зачем мы говорим об этом? В этом нет смысла. Какое вам дело, во что я верю?

— Вы верите?.. Вы верите, что это наша, как вы сказали, система… убивает тысячи. Вы верите в высший приказ. Вы поверили человеку, опозорившему партию. Садисту и маньяку. Вы верите, что он убивал во имя партии, а не из своего удовольствия? Нет, не партия приказала ему убивать, он делал это по собственному желанию, и он понесет наказание. Вас обманули… я верю, вас можно вернуть на путь раскаяния.

— Я… знаю, чего вы хотите.

— Вы, Гарденберг, хотите правды, вы готовы умереть за нее, не так ли? Я расскажу вам правду. Мне незачем скрывать правду от вас, будущего покойника. Да, мы основали лагеря, в которые помещаем лиц, которые вредят развитию нашей страны. Лагерь — это не курорт. Это большая тюрьма. В этой тюрьме живут скученно враги общества. Иногда в лагерь привозят евреев, но пока это не распространено. Для евреев есть гетто, в которых они могут жить, как им хочется. В лагерь привозят нарушителей. Лагерь — это место… изоляции. В нем враги общества работают и пытаются перевоспитаться. Из лагеря можно выйти, если закончился срок наказания. К сожалению, в лагерях бывают вспышки болезней, но наши врачи стараются спасти как можно больше заключенных. Уничтожать заключенных, даже отъявленных врагов, не в наших интересах. Работая, они приносят пользу нашей экономике. От убитых заключенных нет никакого толку. Наоборот, партия заинтересована в том, чтобы заключенные работали хорошо, и для них создаются удовлетворительные условия… разумеется, не как у вас, не как в вашем доме. Но они — преступники. Они делали бомбы, чтобы взорвать партийное отделение, призывали к убийству членов партии и членов их семей… Они опасны для общества.

— В оккупации есть гетто. Что в них происходит?

— Да, гетто для евреев. Гетто — это спасение для евреев. Мы пытаемся их защитить от недовольного евреями населения. Евреи, в большинстве своем, опасны. Они враждебны нам. Это люди низшего уровня развития. Убивать их за это?.. Зачем? Мы не убиваем евреев.

— А погромы? Нам это приснилось?