Посторожишь моего сторожа?

Он моментально припомнил дело двухлетней давности, которое он завершил максимальным сроком для убийцы. Г-жа Д. дрожала от суровых вопросов, а отвечала испуганным, очень тихим голосом, который он почти не слышал со своего места в зале. Он был счастлив, услышав приговор — это был его первый серьезный процесс, в котором он безоговорочно выиграл.

— Она убила его, потому что рассчитывала на наследство, он написал завещание в ее пользу. А любовник…

— Ты знаешь, кто был ее любовником? — зло перебила сестра.

— Я… нет… его имя упоминалось, но он сбежал, его не получилось найти. Кажется, его звали Эрнст.

— Никакого Эрнста не существовало. — Марта взглянула на него со снисхождением. — Ничего, Бертель, я сама узнала об этом два месяца назад. Думаешь, тебя назначили на это дело, потому что ты был лучшим? За тебя попросили в партии — нет, настояли, чтобы ты вел это дело. Ты был самым неопытным в местной прокуратуре. Они… обдурили тебя. Ее любовником был Германн. Он спал с ней по приказу партии, притворяясь другим человеком, он устроился на работу к генералу личным шофером. А когда он стал любовником его жены, она открыла ему их личные покои. Он сам мне об этом рассказал. Германн подсыпал ему яд, а потом создал для тебя улики, чтобы ты обвинил жену генерала.

— Стой, стой! — перебил ее Альберт. — Хочешь сказать, я посадил невиновного человека?

— Можешь не верить, у меня нет доказательств. — Она отвернулась к окну и закрыла глаза. — В прошлый раз ты не поверил мне. Он совершил много убийств, но это — самое циничное. Но кто я — в сравнении с ним? Может, я лгу, чтобы ты помог мне сбежать от него? А, Бертель?

— Я больше не знаю, во что мне верить.

Как почувствовав его настроение, Мисмис встала. Не сказав больше ни слова, она вышла к матери. Он хотел побежать за ней, кричать при партийных, требуя честных ответов, умоляя сказать, что все рассказанное — чистое вранье, обычное вранье, глупое вранье, а не он, искренне выполняя свои обязанности, обрек на тюрьму ни в чем не виновного человека. Это было уже слишком.

Зачем верить Мисмис? Унизительно быть исполнителем чужой воли, не зная даже, что ты обречен на это с самого начала. За этим нужно было мечтать и долго учиться, и строить большие планы, рассчитывая быть проводником справедливости — чтобы услышать от Мисмис, что, что, что все в пустоту, не имело значения, — нет, хуже, что знания и профессионализм служат непонятно чьим интересам. В своей голове он слышал голос Германна: он рассказывал, что можно пожертвовать несколькими во имя благополучия миллионов. Но что это за миллионы, если им нужно, чтобы он, Альберт, чем-то жертвовал во имя их блага?

От собственного эгоизма ему стало грустно. Он пытался, но не мог найти в себе осознанности общества. Он, по сути, и не служил осознанно обществу ни как человек, ни как прокурор — он лишь любил то немногое, что делал, а служение в духе нынешней партии требовало отречения от удовольствий, удобств и иллюзий. Чтобы служить, нужно думать о благе народа, а не о личных принципах, симпатиях и надеждах. Оттого, нужно полагать, Германн лучше прокурор, чем он, ведь он думает об обществе, а не о собственной совести и…

Боже, как болит голова! Как это невыносимо!

Сколько же нужно, чтобы уехать?

Он позвонил кузену и спросил, могут ли они встретиться. Через полчаса, разрезая туман, Альбрехт приехал на собственной новенькой машине. Выражение кузен имел сомневающееся.

— Наверняка ты хочешь о чем-то попросить, — заявил он без предисловий.

— Ты поразительно догадлив.

— Естественно, — в голосе Альбрехта дребезжала обида, — ты появляешься только тогда, когда от меня что-то нужно.

Спорить было бессмысленно. У него же Альберт просил о Жаннетт Воскресенской.

— Тебя направили в политическую полицию? — прямо спросил он.

Кузен Альбрехт пожал плечами, как бы показывая, что ничего особенного в этом нет.

— Можешь оказать мне услугу? Нужны документы, чтобы уехать из страны.

— М-м-м… зачем?

— Личное дело. Нужно помочь одной женщине.

— Только не говори, что это Кете, это слишком.

— Нет… просто… тебе необязательно знать.

Кузен искренне оскорбился.

— Что? Я не должен знать, кому нужны документы? А если ты пытаешься меня втянуть… ну, не знаю… чтобы я вызволял врага партии!

В сомнении Альберт молчал. Альбрехт стучал по рулю.

— Значит, Берти… либо ты говоришь, что за проблема, либо пока, высаживайся!

— Хорошо, хорошо.

После путанного объяснения Альбрехт изменил прежнее выражение на новое, изумленное.

— Ты спятил, — заявил он. — Ты хочешь, чтобы я пошел против Германна? Он намного выше меня! Если он узнает, он же пришьет меня, честное слово!

— Он ничего не узнает, клянусь.

— Ты не можешь клясться! Ты… это нарушение закона, во-первых. Если кто-то узнает, меня же уволят! И во-вторых… — Альбрехт замялся, губы его странно сошлись. — У нее ребенок. На ребенка я не могу… без согласия отца…

— Не нужно на ребенка, только на нее. Пожалуйста.