Посторожишь моего сторожа?

— Нет… Мне все равно! Я знаю, что нас скоро заберут! Мне все равно! Я знаю, они уже близко!

— Кто?

— Я убила человека, — выпалила Мария.

На мгновение Аппель застыл. Потом спросил, пытаясь разыграть веселость:

— Конечно, вы не могли никого убить. А вот ваш муж мог и наверняка убивал, я не сомневаюсь. Но вы…

— Я убила человека, — уже спокойнее повторила Мария.

Она вскочила и включила настольную лампу, чтобы Аппель сумел разглядеть ее решительное, без капли сомнения в ее греховности, выражение.

— Вот как… — тихо сказал тот. — И… кого же вы убили?

— У вас нет мыслей на этот счет?

— Нет, конечно. С чего бы?

С озлобленным хмыканьем она порылась в чемодане Катерины, в кармашке, в котором обычно хранят документы и прочие бумаги. Из него она извлекла несколько помятых писем, пробежала их глазами и бросила Аппелю. Тот никак не мог понять, чего Мария от него хочет.

— И что? Вы хотите, чтобы я читал чужие письма?

— Ей все равно, она мертва.

Аппель уставился на незнакомый почерк. Мозг его отказывался понимать происходящее, все казалось сном, в котором он очутился по глупому недоразумению.

«30 сентября. Минга.

Драгоценная — если не сказать больше — жена!

Прости мне мою забывчивость. Я вспомнил нынче, что забыл написать тебе, кажется, числа 19-го. Ты беспокоилась обо мне? Мне жаль. Я замотался и совершенно обо всем забыл. Ты читала газеты? Хочу описать тебе, что я посмотрел и как прожил без тебя это время.

Приехал я, как ты знаешь, 19-го в столицу. Я многого ожидал, но был неприятно поражен обилием лжи, с которой столкнулся в их логове. Типичные газетные заголовки, попавшиеся мне на глаза в первом же киоске около вокзала: "Кровавый режим в Ч. — новые убийства ни в чем не повинных наших соотечественников!", "В Ч. устроили грабежи, разбой и стрельбу! Террор Ч. усиливается с каждым днем!", "Броневики армии Ч. давят женщин и детей!", "Газовая атака армии Ч. на мирное население в Области! Погибло более тысячи человек!".

Остановился я в отеле. За неимением других дел я, по твоей просьбе, решил навестить твою сестру и передать твой подарок. С удивлением я узнал, что Мария Васильевна несколькими днями ранее вышла замуж. Дом Гарденбергов завален подарками — впрочем, многие куплены ими же для их друзей. Я ожидал увидеть у них кричащую безвкусицу, а обнаружил сдержанную элегантность. Мария Васильевна выглядит очень счастливой, даже ужинать меня пригласила. Я отказался, потому что не хотел видеть ее мужа.

Вчера она попросила передать тебе подарок, я везу его тебе, потерпи немного. Это платиновый портсигар с дарственной надписью, судя по всему, дорогой. Я спросил ее, собираются ли они в свадебное путешествие. Мария Васильевна помедлила, а затем сказала, что они поедут в октябре, потому что раньше ее муж не сможет освободиться.

Приехал я в Г. вечером 21-го сентября. Это красивый город — не знаю, была ли ты в нем. Наш герой имел в нем трехчасовую беседу 22-го числа, а позже было доложено, что состоится и вторая встреча. Прямо во время нашей радиопередачи они вышли к журналистам, но хлопала им только охрана — она-то выглядит неплохо. Странно, как я упустил в тот день, что в Ч. был провозглашен новый кабинет министров. Новый премьер Ч., я слышал, пользуется у своих соотечественников большим уважением.

23-го же я так замотался и был в таком отчаянии, что снова забыл написать тебе, Катишь. А я думал об этом утром и обещал себе сделать это ближе к вечеру. Замотался я, пытаясь с коллегами разобраться, что творится: как нам объяснили, те расстались в половине второго ночи, 24-го числа, ничего не решив. Получасом позже мы, утомленные, решили выйти в эфир, но не успели мы начать, как ворвались шеф пропаганды и шеф их радио, и они запретили нам категорически передавать что-либо, кроме официального коммюнике. В отеле, в котором паслись и мы все, служители интеллекта, и партийные, ночью был сущий бедлам. Многие уверовали, что война начнется на рассвете, хотя заявлений на этот счет не было. Ч. у себя объявила мобилизацию. Почти все наши корреспонденты из шестнадцати стран собрали вещи и выехали на рассвете в сторону границы. Я решил остаться и дождаться чего-то конкретного.

Заснул я около восьми утра, а разбудили меня новостью, что они окончательно потребовали от Ч. не позднее 1-го октября отдать им требуемую Область. А 26-го Он выступал в столице. Я за тем, чтобы посмотреть это, вернулся туда. Он вопил, что если не получит желаемого 1-го октября, то начнет войну; клялся, что это Его последнее территориальное требование к Европе: "Я заверял, что, как только они урегулируют отношения со своими национальными меньшинствами, меня Ч. перестанет интересовать. Я могу дать гарантию: после этого нам не будут нужны никакие территории Ч.".

В эти дни, как ты понимаешь, я был в ужасном напряжении и ни о чем не мог думать, кроме как об этой войне. Лишь 28-го засияла надежда, что войны мы избежим: нам сообщили, что намечается встреча в Минге. В столице мы испытали облегчение: начало войны отодвигается на неопределенный срок.