Post scriptum

Дружба с отцами из Медона была для него несказанно важна. И отец Рене Маришаль, и отец Франсуа Эве, и отец Жан Кальвез, бывая в Москве, всегда приходили к нам в Ясенево. После обеда, за которым неизменно велись интереснейшие разговоры, они уходили к отцу в кабинет и долго разговаривали с глазу на глаз. А я знал отцов-иезуитов как умнейших и дружелюбнейших людей, прекрасно говоривших по-русски и любивших удивить собеседника блестящим владением русскими поговорками и фразеологизмами, как правило, неизвестными иностранцам. И я очень удивился, когда прочитал в школьном учебнике по истории крайне отрицательный отзыв об иезуитах. Я показал это место учебника отцу – а он рассмеялся и предложил мне взять слово на уроке истории и рассказать о своем опыте общения с иезуитами. А однажды он позвал меня к себе в кабинет и продекламировал начало известной поэмы Некрасова, изменив при этом имя героя:

      Раз у отца, в кабинете,
      Петя портрет увидал,
      Изображен на портрете
      Был молодой генерал.

И добавил: «Имеется в виду генерал ордена иезуитов». Над отцовским письменным столом и впрямь висел портрет Игнатия Лойолы…

* * *

Удивительно – но о том, что отец собирается принять сан, я узнал буквально накануне его диаконского рукоположения. Я знал, что он регулярно бывает на богослужениях в Космодамианской церкви, знал, что отец Александр Борисов разрешает ему проповедовать, – но мне как-то в голову не приходило, что он может стать священником. Мне было тогда двенадцать лет – и, судя по всему, мне представлялось, что в жизни отца вряд ли возможны какие-то серьезные перемены – он казался мне полностью сложившимся человеком.

Зимним декабрьским вечером я вернулся домой от Александры Борисовны Бер – я учился у нее живописи. Вскоре пришел, а, вернее, буквально прибежал отец с большим чемоданом – он вместе с мамой встречал на вокзале ее подругу. Отец сказал, что очень торопится и поэтому пошел вперед, быстрее, чем они. Я ушел к себе, но через несколько минут отец позвал меня в большую комнату. Стоя перед шкафом с зеркальной дверцей, он достал из пакета, который держал в руках, подрясник.

«Знаешь, что это такое?» – спросил отец. «Подрясник» – несколько растерянно ответил я. Не говоря ни слова, отец надел его – и удивительное дело! Возникло впечатление, будто он всегда его носил – столь органично он смотрелся в духовной одежде. В тот момент мне всё стало понятно без лишних слов – и, не скрою, я был очень растерян, на глаза навернулись слёзы. Отец явно не ожидал такой реакции – и стал меня утешать, сказал, что в этом нет ничего страшного, что не надо переживать… И уехал в церковь, на вечернюю службу. А вечером, за чаем, отец стал говорить о грядущих переменах в его жизни и сказал: «Наташа возвращается в свое сословие». Действительно, ведь мама из духовных – ее дед, священник Митрофан Петровский, служил в Саратовской, а затем в Воронежской епархии и был расстрелян в 1938 году, во время «большого террора»… А тесть отца Митрофана – священник Василий Смирнов – был потомком тверского священнического рода, а сам служил сначала в Самарской, а потом в Саратовской епархии.

О том, что его жена происходит из духовных, отец упомянул в своем прошении о рукоположении.

На следующий день, 7 декабря 1992 года, патриарх Алексий II рукоположил отца во диакона в Ризоположенской церкви на Шаболовке. Эта церковь была отцу очень дорога: в начале восьмидесятых он часто бывал там на богослужениях. На хиротонию я не пошел – как-то постеснялся – и нынче, конечно, жалею об этом. Но, видимо, в то время я не мог иначе поступить…

* * *

Отец задумывался о священстве еще в юношеские годы. Будучи скромным человеком, он мало и неохотно рассказывал о своем духовном пути, поэтому о многих важных для него встречах и разговорах мне доводилось узнавать совершенно случайно. Как-то отец упомянул, что отец Александр Мень, с которым он познакомился в Отдыхе, во время прогулки по окрестностям сказал ему: «Сначала вы станете профессором, а потом напишете прошение о рукоположении». Однажды в проповеди он сказал, что в свое время его посвятил в чтеца митрополит Никодим (Ротов) – но, увы, нет никаких подробностей: неизвестно, как он оказался у митрополита, о чем они говорили, как именно возникла эта мысль… Было это, судя по всему, в середине семидесятых. А в начале восьмидесятых отец, будучи в Риге, побывал у митрополита Леонида (Полякова) – и митрополит сказал, что готов рукоположить его тайно. Отец отказался – но, надо сказать, сама идея тайного служения была ему близка и мысли о катакомбах посещали его и в более поздние годы…

* * *

Отец никогда не учил вере и церковности нарочито. Уже став взрослым, я понял, что он очень боялся, что навязчивое религиозное воспитание может отпугнуть ребенка от веры и религии.