Горячее сердце отца Георгия – это и сердце разумеющее, не только мудрое, но и весьма ученое сердце, сыплющее искрами разноцветных, разнопородных, часто самых неожиданных знаний и ассоциаций. Это сближает его со стилем Сергея Аверинцева. Но при всём буйном цветении эрудиции, иной раз даже избыточной для выражения его мысли, всякий раз, когда он упоминает какого-то древнего или нового цитируемого автора, он как-то приобщает его ко Христу, даже если тот «никогда не покидал Двора язычников[448]». Так у нас в Италии называют далеких от христианства писателей, невольно делающихся Его свидетелями.
А еще в нем чувствуется жертвенная нетерпимость ко злу, неправде и фальши, столь свойственная русской интеллигенции, как и Льву Толстому, которого отец Георгий при всё той же горячности бесстрашно объявил более православным, чем его современники. У многих ли эрудитов можем мы найти талант сострадания? Не думайте, что это просто болтливая чувствительность со слезами на глазах. Нет, это именно талант войти в боль другого и принять ее в себя – талант, Господом данный, и отец Георгий был одарен им в высшей степени. В отличие от отца Александра Меня, на которого как на своего великого учителя он постоянно ссылается, родившегося, на мой взгляд, уже зрелым мужем возраста Христова, отец Георгий, по-своему не менее великий – на расстоянии это становится ясно, – остается вечным юношей, подобным в чем-то Кьеркегору. Но юношей далеко не кабинетным, не архивным, а брошенным в самую муку, радость, глубину, ликование жизни – не только своей жизни, но и сотен людей, которые его окружали, и тысяч, которые его читали. На каждой литургии поминаю его с чувством причастности и общения.
Иеромонах Иоанн (Гуайта)
Человек, влюбленный в Христа
Прошедшим летом, в июне, в Москве скончался отец Георгий Чистяков, один из виднейших иереев Русской Православной Церкви. Интеллектуал, богослов, историк, филолог и переводчик латинских классиков; специалист по латинскому языку и литературе, превосходный знаток католического христианства; литератор-«борец», ревностный защитник хрупкой российской демократии, публицист с мужественной позицией в оценке как церковной жизни, так и политики современного российского руководства; восхитительный оратор, почитатель Данте, влюбленный в Рим и в Италию; специалист по классической поэзии и современной литературе, прекрасно разбиравшийся также в классической музыке и изобразительном искусстве; ученик отца Александра Меня и духовник для значительной части московской православной интеллигенции, признанный авторитет для многих нецерковных людей из прогрессивной политической оппозиции; личный друг Иоанна Павла II.
Георгий Петрович Чистяков родился в Москве 4 августа 1953 года. Отец его был математиком, мать – биологом, доцентом Московского университета. В годы учебы Георгий Петрович специализировался на древней истории и классической филологии, окончил МГУ им. Ломоносова. Более десяти лет преподавал греческую и латинскую филологию в различных московских университетах и институтах, одновременно переводя на русский греческих и латинских классиков (Плутарха, Полемона, Павсания, Тита Ливия) и публикуя многочисленные собственные научные работы.
С 1985 года преподавал библеистику, экзегетику, историю христианства и богословие в ряде светских вузов Москвы, Франции и Ирландии. Широта эрудиции, чистота речи, живой нрав, необыкновенная память и большая оригинальность делали его неординарным преподавателем. Многим студентам запомнились прочитанные им курсы, которые были не просто лекциями, а чем-то гораздо большим, в которых слушателям открывались яркие, необычные стороны всемирной культуры, от античной до современной.
Для многих слушателей его лекции становились встречей с Богом. «До Чистякова я подобного ему лектора не встречал, – написал о нем бывший студент Московского физико-технического института. – Его лекции по курсу “Христианство: история и культура” сразу привлекли к себе значительную аудиторию, включавшую не только студентов, но и профессоров нашего вуза. Главное было в том, что он распахнул перед нами, вскормленными на наивном материализме и атеизме советского времени, незнакомый мир Божественного откровения. Он говорил о мистической реальности Божественного присутствия с такой непосредственностью и убежденностью, с таким дерзновением и духовной смелостью, что даже те из нас, кто были настроены очень скептически и цинично, не могли не заразиться его верой»[449].