Последний завет

искать, запрашивать, получать и распространять информацию…

После трудных блужданий впотьмах преамбулы тут вроде как пробивает дорогу замороченная реалистика; – но, к сожалению, вовсе не для того, чтобы расставить всё по местам, позднее указанным конституцией.

Почему изложенным правом надо было наделять исключительно журналиста? Разве оно не предусмотрено для каждого, для граждан всей России? Оказывается, речь тут идёт о журналисте, который или состоит в штате редакции, или как нештатник выполняет её поручение (ст.52). Но ведь в обоих этих случаях его служебная роль сводится только к участию в производстве массовой информации. При чём же тогда преподнесённое ему законом право добывать и распространять «обычную» информацию? Ведь для медиа-сферы, где управление информацией «поручено» закону о СМИ, ей даже не «обеспечили» предметности, она туда поступает и там продолжает пребывать в состоянии без каких-либо признаков – субстанцией «вообще».

Приведённый пример поучителен разве лишь как подтверждение тому, что разбираемый нами правовой документ мог при его принятии основательно корректироваться с учётом отраслевого, ведомственного лобби. Корректироваться, отметим, не в лучшую сторону. Ведь при том, что в пределах индустрии СМИ права добывать и распространять информацию любым законным способом лишены все граждане России, его на самом деле не получает и журналист.

Здесь добавляет грусти такое вот хотя и не бесспорное высказывание опытного юриста:

Реально правящая власть генетически, по природе своей боится однозначно понимаемого закона.²⁷

Завершая обзор важных предметных обозначений и операций манипулирования ими в законе о СМИ, не лишне подчеркнуть, что, согласно ему, распространение массовой информации, есть акт в обороте – последний, заключающий. Дальше – правовая пустота. Но в самом ли деле всё этим должно заканчиваться? Разве производственный процесс не был устремлён ещё дальше – к тому, чтобы распространяемое – потреблялось, – «вплотную» к неограниченному кругу, в самом этом круге?

К этим вопросам, вытекающим из очевидного, нам ещё предстоит вернуться.

Здесь же нам пока надо выяснить, по какой существенной причине закон о СМИ в значительной своей части оказывается как бы отторжённым – от конституции, как частично и она – от него.

Скорее всего это происходит из-за неумелого уяснения по теме: свобода массовой информации. Предмет, по отношению к которому провозглашена свобода и дана гарантия этой свободы, явно взят необоснованно расширительно, и он «из них» «вываливается».

Логично здесь подразумевать виновницей пьянящую романтику первых постперестроечных лет. – Когда «массовую информацию» «вводили» в закон, то не избежали соблазна придать ей смысловое значение большее, чем оно есть у «обычной», «традиционной» информации, не такой «приметной» и «шумливой», как она, и к тому же обязанной быть чётко управляемой с помощью права. Тем самым будто бы надо было не ущемить необходимую для неё возможно более полную, хотя и с некоторыми ограничениями, свободу. Иначе говоря, её выбирали по правилам целесообразности.²⁸

Но, как показывает практика СМИ, «прикидки» привели совсем не к тому, чего можно было ожидать по наивности. Ведь именно отсюда исходила причина выросшего до размеров национального бедствия навязывания людям чего попало; и, к их огорчению, законодатель не поспешил вовремя искоренить недоработку, и она продолжает оставаться в самых первых строках закона о СМИ.

Из добрых, видимо, побуждений промистифицировано то состояние для «массовой информации», которое не исходит из конституционной гарантии свободы. Гарантии только свободы, не более того. Хотя бы по такому образцу, как была «утверждена» гарантия свободы слова или свободы мысли – категорий высшего порядка, обречённых всегда находиться под несокрушимым воздействием естественного права (потребностей). Для которого нет и не может быть задано никакой управляемости, никакой регламентации, никаких правил, ибо любое правило есть уже действие к исключению свободы.

Нарушив эту норму, «массовой информации» по существу обеспечили не свободу, а вольность, очень быстро переходящую в разрушение не только всего, с чем она может где-то хотя бы на миг соприкасаться, а и – в разрушение самоё себя. Повнимательнее присмотримся к её пребыванию в такой вот странной и гибельной для неё купели.