Последний сын

Фина скрестила ноги, стараясь не двигаться. От боли внизу сгибало пополам. Закрыв глаза, она отпустила эту жгучую боль. Стало горячо, мокрые штанины сразу прилипли к бедрам. Фина тихо заплакала. Все повторялось, как много лет назад, в детдоме. И плакать надо было так же, чтоб никто не знал.

Сколько еще прошло времени, Фина не понимала. Ей казалось, что за окошком вдали коридора уже наступил вечер. Стоять было тяжело. Фина повернулась спиной к стене и прислонилась к ней, чтобы не упасть.

— Лицом к стене! — раздался голос конвоира.

Фина не шелохнулась, смирившись с тем, что будет дальше. Конвоир молча развернул ее обратно, больно придавив головой к стене. Но долго так стоять Фина не могла. Она собиралась опять повернуться, и тут дребезжащий звонок впился ей в висок. Дверь кабинета открылась, желтый луч лампы выскочил в коридор.

— Состав получается другой, но возиться времени нет, — донеслось до Фины. — Свидетелей полно, их показаний больше, чем достаточно. Признание не нужно.

Схватив Фину за плечо, конвоир втолкнул ее в кабинет. Фина видела, как рука человека за лампой положила трубку телефона. На столе перед ним был лист бумаги. Рука опустилась на лист и подвинула его к Фине.

— Читай.

От усталости строки расплывались перед глазами. Чтобы понять некоторые предложения, Фине приходилось читать их по несколько раз. Это был донос на нее с работы. Многое в нем оказалось выдумано, но Фина понимала, что никакого значения оно не имеет. Большинство тех, чьи фамилии стояли под заявлением, Фина не знала, а вот с десятком подписавшихся она работала долгие-долгие годы. С горечью покачав головой, Фина положила лист на стол.

— Личность и все остальное про тебя подтвердилось, — произнес человек за лампой. — В квартире у тебя ничего не нашли.

Он дважды нажал на звонок. После этого в кабинет пришли сразу двое.

— Забирайте. Все, — сказал им человек за лампой.

Взяв Фину под руки, те двое повели ее по коридору, вниз по лестнице, снова по коридору, потом толкнули в какую-то дверь и отпустили, оставив в полной темноте. Поняв, что она одна, Фина опустилась на пол. Он был холодный и пах хлоркой. Фина ни о чем не могла думать, хотелось только спать. Едва она забылась, как лязгнула дверь. Яркий свет ударил в глаза.

— Вставай!

В комнату зашли несколько человек.

— Лицом к стене.

Фина повернулась к стене. "Что вам сейчас от меня надо?" — подумала она, закрыв глаза.

Один из вошедших снял с нее берет и велел отдать ему платок с кофтой.

— Поделим, — услышала Фина.

— Брюки с туфлями себе возьмешь, — недовольно бросил второй голос.

— Они старые.

— И что?

В комнату зашел еще кто-то. Все остальные за спиной Фины сразу затихли.

— Именем государства: за измену, саботаж, убийство… — громко начал читать новый голос.

"Все, значит", — сказала себе Фина.

Один из стоявших позади направился к ней. Фина только успела подумать про Ханнеса, как у ее головы что-то щелкнуло, и раздался грохот.

Папаша

За свои два с лишним месяца на войне Телль не увидел ни одного батальона, ни одного взвода из местных жителей. Всю работу, которую Нацвещание называло восстанием, выполняли войска Нацармии. Добровольческие соединения, в самом деле составленные почти полностью из прибывших сюда по зову сердца сражаться со "сжигающими детей извергами", в основном занимались тем, что контролировали уже захваченные территории или удерживали занятые ушедшей дальше Нацармией позиции.

Армейские добровольцев не любили.

— Мы работаем, а вся слава вам. Вы только под ногами путаетесь, — говорили они.

Действительно, корреспонденты Нацвещания снимали и записывали исключительно добровольцев, а потом в новостях рассказывали, как те сражаются за свободу братского народа. Перед выпусками новостей добровольцы, бросив все дела, садились смотреть телеприемник, в надежде увидеть там себя, или обступали радио.

Военным добровольцы в ответ тыкали на то, что тех сюда пригнали, а они здесь по своей воле и готовы сражаться даже голыми руками. Правда, делать это им приходилось в основном после таких споров с солдатами. Телль в драках не участвовал, разнимать их, как другие немолодые добровольцы, не бросался. Он вообще ни с кем здесь не сдружился, хотя и особняком не держался.

В отличие от боевых товарищей, Телль не испытывал ненависти к тем, с кем они воевали. Он даже в мыслях не называл их врагами. Для него это были просто люди, сражающиеся за страну, в которой они жили, где был их дом, работа, семья. Вот зачем он сюда пришел? Что он здесь делает? Не проходило дня, чтобы Телль не задавался этим вопросом.

У воевавших под видом восставших армейских тоже не было ненависти к противнику, как они сами его называли. Военные просто выполняли то, что им приказали.

Командовал добровольческим батальоном Телля настоящий капитан, в настоящей форме с погонами и настоящими наградами, которые он носил всегда. У капитана была цель: сделать вверенных ему бойцов ничуть не хуже солдат регулярной армии.