Последний солдат

Раздается пронзительная трель звонка. Одноклассники не торопясь рассаживаются по местам. Присаживаюсь на предпоследнюю парту, рядом с Аней Николаенко. Девочка бросает на меня удивленный взгляд из-под длинных ресниц. Видимо, не туда сел. Ну и плевать. Замечаю пару любопытных взглядов одноклассников, переглядывание и хихиканье девочек. Показательно их игнорирую.

В класс заходит «историчка» Вера Ивановна. Класс дружно встает, приветствуя учителя.

— Садитесь, — командует Вера, и мы послушно плюхаемся задницами на стулья. Историчку мы уважаем. Полная женщина лет пятидесяти, всегда серьезная и сосредоточенная. Свой предмет она обожает и искренне старается привить любовь к нему ученикам.

— Открываем третий параграф, — раздается в тишине голос учительницы.

Я раскрываю «Историю СССР. 10 класс», нахожу указанное место и читаю:

«Расширение братской семьи советских республик. С победой социализма в нашей стране был успешно решен национальный вопрос. Преодолена экономическая отсталость национальных республик, обеспечено фактическое равенство всех народов, населяющих Советский Союз, в политическом, экономическом и культурном отношении. Укрепилось социалистическое братство и единство всех народов Советского Союза».

И тут меня накрывает. Вспышка в мозгу подобна ослепляющему взрыву. Поток хлынувшей на меня информации оглушает и ошеломляет. Пенсионеры, энергично копающиеся в мусорных ящиках. Изнеможденные лица беженцев, покидающих азиатские республики. Поток наркотиков, хлынувший из Афганистана. Вайнахи, деловито отрезающие головы живым русским солдатам. Бандиты, избивающие ногами непослушных коммерсантов. Взрывы в метро и разбросанные по подземному переходу куски окровавленного человеческого мяса. Захваченный роддом в Буденновске и почти две сотни расстрелянных детей Беслана. Упыриное лицо Березовского с алчным блеском в глазах, дирижирующий оркестром пьяный Ельцин, сытые довольные рожи олигархов, за бесценок приватизировавших советскую промышленность, пронзительные взгляды маленьких голодных попрошаек — я нахожусь в состоянии «грогги», как после тяжелого нокдауна. Это непостижимо и невероятно, но я вижу и знаю, что произойдет в ближайшие два десятка лет после распада Союза.

Чувствую, что шок от обрушившейся на меня информации может привести к потере сознания. Меня мутит. Кровавая капля летит из носа, расплываясь на учебнике уродливой бесформенной кляксой.

— Шелестов, тебе плохо? — краем сознания замечаю встревоженный взгляд исторички. — Немедленно к врачу. Амосов, проводи его до медкабинета.

Под сочувствующими взглядами одноклассников, поддерживаемый Пашей за руку, медленно выхожу из класса. Амосов судорожно вцепился в мой локоть. Боится, наверно, что грохнусь в обморок. Раздается негромкий хлопок закрывающейся за нами двери. В оглушительной тишине он звучит как выстрел и заставляет меня вздрогнуть.

«Совсем нервы ни к черту стали», — констатирую факт. Последние события в Белом доме, моя смерть и этот перенос в детство все-таки немного выбили меня из колеи.

— Да отпусти ты меня, — злобно выдергиваю свой локоть из Пашкиной ладошки, — сам дойду, не калека.

Бодро шагаю в медкабинет. Слава богу, помню еще, где он находится. Чуть сзади плетется Паша.

Через пару минут, после небольшого осмотра, я уже лежу в медицинском школьном кабинете с градусником под мышкой. Здесь все стерильно и сверкает белизной. Моя тушка вольготно развалилась на накрахмаленной простыне, наброшенной на белоснежный топчан, удобно устроилась на подушке, похожей на большой ком снега, глаза невольно устремлены на меловой потолок. Недалеко, в хрустящем новеньком халате ослепительно молочного цвета за коричневым столом (единственный предмет мебели другой расцветки, слава богу) сидит и что-то сосредоточенно пишет на листке полная женщина лет тридцати пяти. Это Зинаида Павловна — наша школьная медсестра. Она откладывает ручку и прикладывает к поверхности бумаги печать.

Заметив мой взгляд, она поворачивается ко мне.

— Ну что, Шелестов, как самочувствие? — интересуется медсестра.

— Нормально, — отвечаю я. Я действительно в порядке. От шока, вызванного неожиданным информационным ударом, оправился полностью. Но идти обратно на уроки я не хочу. После всего произошедшего нет желания сегодня сидеть за партой и отвечать на глупые вопросы одноклассников. Лучше домой пойду. Мне есть о чем поразмыслить. Поэтому страдальческая гримаса лица просто вопиет, что я нагло обманываю простодушную добрую женщину, и мне на самом деле ужасно плохо.

Медсестра берет у меня градусник и задумчиво его рассматривает. 36 и 6. Норма.

— Ладно, Алексей, — в глазах Зинаиды Павловны мне чудится огонек усмешки, — я тебя освобождаю от занятий на день. Можешь сказать классному руководителю, что я тебя отпустила. Полежи дома, восстановись. Но завтра чтобы был в школе как штык. Договорились?

— Договорились, — вздыхаю я.

— Вот и хорошо, — кивает медсестра, — всего доброго.

Она отворачивается, кладет градусник в картонный футляр и прячет его в ящик стола.

Я поднимаюсь, застегиваю рубашку, бормочу «до свидания» и шагаю обратно.