Последний [СИ]

А перед моим наблюдением живописуется то самое, видимое мною сверху, узкое урочище, поросшее не менее густо деревьями и тут не сменяемыми буками, дубами, грабами да вновь мощными, высокими богатырями, прикрывающими своими кронами небосвод и тем слегка заслоняющими меня от дождя. Он теперь не сыплет, а идет плотной такой полосой, словно двигающейся вслед моего хода. Капли падают на землю сплошной стеной, приземляясь на маленькие зеленые стебельки трав, прямо на их кончики и там качнувшись вниз-вверх, мигом исчезают в густых сплетениях. Они созерцаемо ударяются о лежащие бурые листья, переламывая их в местах падения, вскидывая вверх мельчайшие частички почвы, схожие с плотными катушками. Они стучат по листам на деревьях, отдельные из них сбивая вниз, нагоняя, добивая и вновь переламывая, отсекая от них незначительные кусочки. Капли барабанят по текущей в урочище реке, не больно широкой, русло которой выложено гладкими камнями, вспенивая в ней воду.

Я немного медлю, потому как устал и хочу присесть, а то и прилечь. Но Рекс рывком дергает меня вперед, и я подвластный его желаниям торопливо ступаю вслед него. А может лишь вслед тянущего меня поводка. Пес пригибает вниз голову, обнюхивает ближайшую к нему землю, встряхивает телом, ровно в попытке вырваться, а потом все также резво и быстро перебирая ногами, шагает по камням, увитым зелеными мхами, вступает в саму реку, взбивая воду, как сливки или молоко. Я иду следом за Рексом, все время осаживая его, дергая назад, стараясь справиться с его рвением. И также поспешно, как и мой питомец, подаренный когда-то лично мне на день рождение, осматриваю саму речку стараясь выбрать приподнятые камни, чтобы не наступить в воду. Но, все-таки, оступаюсь и не раз, дабы успеть за собакой, ступаю прямо в воду. Кроссовки мои моментально хлюпают, становясь напрочь мокрыми, и тотчас начинают шлепать подошвы стоп ударяясь о их неровные, местами вздувшиеся платформы, ощутимо теперь и там вспенивая потоки воды.

Удивительно, но мне не хочется пить… Совсем… Может, я насыщаюсь той водой, что течет с неба, струится по моим щекам, наполняет одежду и просачивается мне волей-неволей в рот. Я вымок, не только снаружи, но и изнутри, потому иногда прерывисто вздрагиваю, точно меня бьет током. Я вымок, и это осознаю, но словно не чувствую. Или уставший, голодный на это просто не обращаю внимания.

Рекс значимо прибавляет шаг, рывками дергает меня вперед и я подвластный его силе, страху с ним расстаться, торопливо шагаю по воде, не разбираю пути и также резво направляюсь вверх на склон горы. Он внезапно останавливается, тяжело дышит, вываливая свой розовый язык из пасти, пуская из него потоки белой и вроде мыльной слюны, вводя меня в состоянии какого-то мгновенно замершего состояния или только обманывая, а потом стремительно срывается с места… И не просто бежит, а широко прыгая, прямо-таки, летит вперед. И я поневоле бегу вслед него. Делая это, впрочем, какими-то рывками, наклоняясь вперед, откидываясь назад, мотыляя головой и едва успевая переставлять ноги. Я с трудом разбираю саму дорогу, а вновь явившийся на склоне кустарник, кажется, одного шиповника болезненно хлещет меня по лицу, сдирает останки ткани с моих штанов, куртки, стискивает с меня шапку… И я, лишаясь ею того, пожалуй, даже не замечаю, поспевая за Рексом и боясь лишь одного, потерять еще и его… Последнего из моей семьи. Сейчас пусть и отдалившегося, но продолжающего своим присутствием напоминать мне о Сашке, папе, маме.

Еще миг…

И я неожиданно вижу лицо папы. Яркость картинки такова, что застилает и хлещущие о мое лицо ветки шиповника, и серо-стальное небо и идущий с него потоком холодный дождь. Еще секунда и папа выступает всей своей фигурой: крепкий, сильный, широкоплечий, как и Сашка, одетый в белую футболку и голубые джинсы. Его лицо с узким лбом да широкой линией челюсти и подбородка, длинным носом с большими ноздрями, всегда казалось мне таким геройским, отважным, точно папа был доблестным воином, который мог в любой момент прийти на помощь, заслонить семью от беды, неприятности, тревоги. Лично для меня воинственность в папе стала бледнеть после того как умерла мама. Не то, чтобы он потерял решительность действий, стал менее заботливым или сильным… Просто я понял, он на самом деле не доблестный воин…

Всего только человек, который не в силах заслонить от такого тривиального в жизни, как болезнь, смерть самых близких ему людей.

Крупные, раскосые, карие глаза папы, словно полуприкрытые верхними веками, после потери мамы почасту блестели. Скорей всего он хотел горевать, плакать, но того не позволял себе, всяк миг сдерживая слезы, и даже не давая им права закатиться в уголки глаз. Впрочем, сейчас глаза папы, выступившие перед моим наблюдением не блестели, а были полны жизни, той которая ушла из них, когда мы поселились в лачуге в горах. А красные, полные губы изгибались, символизируя радость, улыбку так, что я сразу понял воспоминание мое явно такое же светлое, как и светлая кожа лица папы.