Последний [СИ]

После ухода Сашки, Рекс почасту пропадал… Уходя от меня не просто на час или около того, а словно подыскивая новое место жительства, мог не появляться и целый день. Впрочем, как счастье, неизменно возвращался к вечеру. И тем спасал меня от полночного ужаса в темной, сырой, холодной лачуге, где ночами скрипела не только тесовая крыша, но и сами стены, а за ними и вовсе, что-то стонало, выло и гудело. Каждый раз я встречал Рекса горячими слезами, целовал его в морду, обнимая, прижимался к широкой груди, в том находя хотя бы на чуть-чуть умиротворение, точно в объятиях папы или брата. Пес вспять моей радости становился более холодным, сдержанным на чувства, меньше ластился и все чаще рыкал на меня, особенно ночами, когда я от холода жался к нему, теперь и не замечая едкой кислой спертости которой отдавала его густая шерсть, может потому как сам теперь пах не лучше. Он практически не отзывался на мой зов, будучи занятым какими-то своими делами, и, кажется, стал забывать собственную кличку, порой не понятливо на меня поглядывая, ровно на что-то уже ставшее чуждым ему.

Потому, когда прошло семь дней после ухода брата и я окончательно понял, что он не вернется… Пропав, как когда-то папа… А может умерев, как мама. Я решил отправиться на хутор, в понимании, что сам… Один… В горах… Не смогу… И не просто умру от голода, а сойду с ума от горя и страха, когда Рекс вот так внезапно не пожелает вернуться на ночь, найдя себе новую семью или новый дом.

Для того, чтобы не потерять своего питомца и уйти на хутор вместе, я с утра одел ему на шею ошейник, прицепил поводок. Пес уже давно не ходил на поводке. Он и до этого не больно любил всякое сдерживание его свободы, а когда мы с ним покинули лачугу, дверь которой я едва успел закрыть, резко дернул меня вправо. Да с такой силой, не больно считаясь с моей слабостью и последними днями голодания, когда кроме ежевики и орехов, толком не удалось ничего съесть. Отчего я чуть было не свалился на спину, поскользнувшись на мокрой траве, да въехав в землю пятерней, едва удержавшись на ней, громко и сердито крикнул, стараясь совладать с собственным питомцем и призвать его к повиновению:

— Рекс! Стоять! Стоять, черт ты лохматый! — теперь я, прямо-таки, ругнулся, чувствуя как тягостно дернулось и точно надорвалось у меня, что-то в районе поясницы, а пальцы, вошедшие в склизкую грязь, болезненно заныли от соударения с чем-то более твердым. Я торопливо дернул поводок на себя, стараясь прервать его какой-то одурелый бег вниз в направлении балки, осаживая на месте. Рекс срыву остановился, врубившись передними лапами в землю и поджимая задние, точно в попытке присесть. Его голова свершила круговое движение, очевидно, намереваясь избавиться, таким образом, от ошейника, а из открытой пасти с вывалившимся розовым языком послышался сразу свистящий хрип и рык, может он желал меня съесть и переварить, но пока не решался. Он теперь повернул голову и все еще тяжко дыша, иногда посвистывая, уставился на меня своими голубыми глазами, крупными и такими умными, словно вопрошая, чего мне надо от него.

Я медленно, дабы все же не свалиться, переместился на корточки, выудив руку из лужи, и лишь после, поднявшись на ноги, вновь дернул на себя поводок, подтягивая к себе Рекса. Он пусть и нехотя, но переступая сразу четырьмя лапами назад, придвинулся вплотную к моим ногам, продолжая вопросительно зыркать на меня снизу вверх.

— Мы пойдем в хутор, за Сашкой, — все-таки, ответил я на его немой вопрос, принявшись вытирать о штанину испачканные в грязи ладонь и пальцы. Оглядывая напоследок и сам полого идущий вниз к балке склон и расположенный в трех шагах низкий сруб, с такой же выровненной досчатой крышей. Сейчас смотрящий на меня и вовсе маленьким оконцем с почерневшим от грязи окошком, приткнувшийся одной своей стеной к пирамидальной красавице пихте, ветви которой располагаясь параллельно земле слегка колыхали хвоей. Легчайший ветерок, ощутимо наполненный волглой прохладой не просто покачивал деревья, он словно тянул за собой парные сгустки тумана и длинными струями нанизывал их на ветви, пухлыми клоками оставлял их на вершинах и сплетал с травами в удивительные дымчатые ленты. Серо-стальное небо, такое низкое, наполненное памороком роняло вниз, прямо на туманные испарения, мельчайшую морось, схожую с каплями слез, которые в последнее время не покидали моих глаз. И все кругом сейчас было таким же сумрачным, лес тихим, а река текущая внизу в балке еле-еле перекатывающей воды. И лишь желтая листва на деревьях, признак надвигающейся зимы, все пока перешептывалась сама с собой и тем давала понимания, что Земля… в понимании планеты ли, почвы ли продолжает свою медленную, а может и, наконец, спокойную жизнь…. Рождаясь, проживая, угасая… Неизменно так.