Последний [СИ]

Вскоре деревья значительно снизили собственный рост и с тем уменьшили кучность крон, точно проредив ветви и листву на них. Став наблюдаться дубами, да и то молодыми, с покалеченными, изогнутыми стволами, отдельные из которых тулились к диким яблоням, грушам и ольхе, которые в свой черед робко встряхивали желто-бурыми сережками, кажется, полностью смахнув с себя листву. Под деревьями груши и яблони, я увидел мелкие, зеленоватые плоды и сразу остановившись, упал на колени, да торопливо принялся подхватывать их с земли да засовывать в рот, ровно и не ощущая того горько-вяжущего вкуса. Впрочем, есть плоды я не смог лишь дожевав, сглотнул первую порцию, почувствовав, как резкой болью отозвался желудок, а во рту к горечи добавилось стягивающее язык и нёбо ощущение. Я было вспомнил про буковые орешки, потому засунул руку в карман, выуживая их из него. Но когда раскрыл ладонь, они оказались какими-то липкими, сморщенными и словно пурпурными, как листва груши, покрывающая почву и все еще теребящаяся на самих деревьях. А может это всего только от усталости у меня перед глазами порой проплывали красные пятна. Потому я не стал есть орешки, вновь засунув их в карман… Уж, и не знаю зачем.

Да снова с трудом поднявшись на ноги, слегка покачиваясь, продолжил свой подъем на косогор.

Я, все-таки, добрался до вершины склона, лишь частью поросшего низкими деревьями, и, сдержав шаг на его гребне, передохнул, стараясь сквозь ряды деревьев рассмотреть саму дорогу, или Рекса. И если первое увидел изгибающейся дугой, берущей свое начало с соседнего поперечного склона, то пса не разглядел. Здесь дождь шел не просто каскадом, а нескончаемым сомкнутым потоком, едва предоставляя возможность, что-либо распознать, кроме льющейся с небосвода воды.

— Рекс! Рекс! — даже позвал я питомца, теперь уже переставая чего-либо бояться, забывая о том, что советовал Сашка, громко не кричать. Кажется, став равнодушным ко всему. Да только крик мой сразу угас, словно его полет сбил, прижав к земле хлещущий с небесного купола дождь. А от напряжения перед глазами пространство слегка качнувшись, прикрылось сверху красными пятнами.

Может потому как перед глазами закружили красные пятна, а я стал плохо соображать, ноги мои сами собой ступили вперед. И я принялся спускаться со склона, пожалуй, растеряв все мысли и какие-либо желания. На этой стороне косогора, имеющего довольно сильный уклон, продолжали расти ольха, яблоня, груша, только они по мере спуска набирали в росте, вскоре опять сомкнув небо и своими не плотными кронами загородив меня от дождя. Впрочем, капли продолжали шелестеть в ветвях, перешептываясь или сбивая вниз желтую листву яблонь, пурпурную груш и желто-бурые сережки ольхи. Дымчатый полумрак внутри леса сменился на густой с пепельным оттенком туман, точно вновь поднявшийся от земли, или только сдвинутый сюда от текущего, где-то справа, ручейка, слышимо перекатывающего по каменистому руслу водицу.

Сейчас все чаще и чаще перед глазами плыл образ папы, улыбающегося, довольного… На его лице светлый, белый цвет кожи, проступал столь явственно, жизненно, передавая отдельные морщинки, ямки и даже впадинки на нем. Было заметно, как внезапно кожа лица папы, зардевшись, пустила по собственной поверхности легкое волнение, которое не только качнуло ямки на узком лбу, перебрало на себе гусиные лапки в уголках крупных, слегка раскосых глаз, испрямило впадинки возле красных, полных губ, но и нырнуло под небольшую щетину на подбородке, там окрасившись в бурые тона. И тогда его карие радужки глаз вспыхнули каскадами света, пожалуй, излив эту радость вокруг себя. А мне неожиданно стал слышаться немного подхриповатый, и, тут лишь от волнения, голос папы, сказавший:

— Ты же хотел собаку, сыночек? Вот, как и заказывал, мы с мамой купили тебе хаски. Теперь осталось только выбрать кличку. Называй, как хочешь.

— Рекс, — тихо шепчут мои губы, точно соединяя прошлое и настоящее, такое светлое и пепельно-дымчатое.

— Рекс, — отзывается голос папы, и я слышу его глуховатый смех, точно поскрипывающий чем-то. — Но это не самая лучшая кличка для хаски.

Видение с папой также моментально исчезает, и, я окончательно прихожу к выводу, что вижу его не перед глазами, а ровно внутри головы. Потому, несмотря на его такую яркость и теплоту, весеннесть прихода, продолжаю спускаться вниз с косогора, раздвигая ветви кустарника, переступая через стволы ольхи, уже частью вросшей в землю. И все время пытаюсь не соскользнуть и не упасть на столь склизкой поверхности земли, словно прижавшей к себе листву, растения и оголившей коричневую почву, по которой текут тончайшие ручейки.