Последний полет орла

Джозеф где-то раздобыл два тюфяка – для себя и для Эммы. Одеял для них не нашлось: он привез только легкое французское покрывало из хлопка для Уильяма (Магдалена боялась, что под фланелевым ему будет душно). Легли спать прямо в одежде: Джозеф – на полу в комнате Уильяма, заняв противоположный угол, Эмма – на полу в комнате с окнами на улицу, Магдалена – на туго натянутой ткани кровати. Она повернулась на бок, спиной к окну, и засунула руки между коленями, как в детстве. Какие-то люди затеяли ссору прямо под окнами; солдаты их прогнали.

Как ни устала Магдалена за два этих ужасных дня, она мгновенно проснулась, услышав тихий шепот Уильяма: «Пить!» Джозеф похрапывал на своем тюфяке и ничего не слыхал. Магдалена наполнила кружку из кувшина, дала мужу напиться и села на стул у кровати. Каждый раз, когда он просыпался, мучимый жаждой, она была рядом. У них не так много времени, чтобы проводить его порознь.

Глава девятнадцатая. Благая весть

Буонапарте не взял Брюссель! Сражение при Ватерлоо выиграл Веллингтон.

Самое омерзительное в мужчинах – это их способность говорить сегодня одно, а завтра другое, но с таким видом, будто они совсем не меняли своих убеждений. В воскресенье днем все кричали: «Спасайся, кто может!», Месье бранил пруссаков и Веллингтона (бездарного генерала, не способного воевать даже числом, которому никогда не совладать с гением Наполеона), комендант и губернатор Гента распространяли слухи не хуже рыночных торговок; все, у кого хоть что-то осталось, перекупали друг у друга лошадей за бешеные деньги и уезжали; Кот пытался отправить Селесту одну в Антверпен, но она отказалась наотрез. Однако в ночь на понедельник в Гент прискакал Поццо ди Борго (корсиканец на российской службе, ненавидящий Буонапарте) и сообщил о том, что Веллингтон выиграл «страшнейшее и славнейшее сражение с величайшими последствиями для истории». Утром приехал майор Генри Перси с торчавшими из почтовой кареты двумя французскими «орлами», сменил лошадей и умчался в Брюгге. И что же? Бездарный генерал тотчас превратился в талантливого полководца, трусливые пруссаки – в храбрых солдат с несокрушимой дисциплиной, гениальный Наполеон – в неудачника, который малодушно сбежал верхом, в очередной раз бросив в беде поверивших ему людей. А главное – все изначально знали, что так и будет. Из фургона, куда сложили королевские драгоценности, даже не стали выпрягать лошадей: он поедет в Монс, а не в Остенде. Месье торопил брата с возвращением в Париж, пока его не опередил герцог Орлеанский. Кот рассказывал в салонах, что его бонапартистка-жена превозмогла свой страх перед стрельбой, чтобы остаться с ним, и вспоминал свою первую эмиграцию: тогда у него был с собой вещмешок, служивший подушкой ему самому и пеленками «Атале», а сейчас – только шейный платок, который он по ночам повязывает на голову вместо колпака, и тощий министерский портфель. Как всё это мерзко, мерзко! Селесте ли не знать: он просто хотел ее спровадить, чтобы остаться одному с Мушкой. Ничего, мой дорогой: и портфель твой у тебя скоро отберут, и Мушка найдет себе другого.

* * *

Строчки смазались: Роворт выхватил газету прямо из-под печатного пресса и сунул за пазуху, прежде чем пуститься в бешеную скачку до Остенде, переплыть Ла-Манш на быстром куттере и восемь часов добираться до столицы в почтовой карете. Французского Натан Ротшильд не знал, но дату разобрать сумел: 19 июня 1815 года, позавчера. Gand – это Гент, «Веллингтон» набрано крупным шрифтом. Значит, он победил? Хм. Год назад, в конце февраля, в Сити нарочно пустили слух, будто Наполеон убит, а в Париже восстановлена прежняя династия. Это оказалось аферой лорда Кокрейна, затеянной с целью спекуляции на бирже. Но разрешенная к печати газета – это не заявления какого-то там адъютанта… Услав Роворта с нею к лорду Каслри, Натан спокойно позавтракал с семьей, потом надел шляпу, взял в руку трость и отправился пешком в Кейпел-Корт.

Торги на Бирже начинались с десяти утра; сегодня среда – день, когда публикуют котировки. На улице Бартоломью Ротшильда обогнали несколько джентльменов, спешивших туда же, куда и он, но Натан не прибавил шагу. Он чинно прошествовал до конца тупичка, поднялся по ступеням на полукруглое крыльцо с колоннами и вошел в полутемный зал с высоченным потолком, гудевший, точно пчелиный улей. Большие круглые часы на стене против входа показывали три минуты одиннадцатого.

Заняв свое обычное место (у второй колонны справа), Натан осмотрелся. Кресло управляющего пока пустовало, но маклеры уже заняли свои места на возвышениях. Члены биржи сбивались в кучки, перебегали из одной в другую, что-то оживленно обсуждали. К Ротшильду подошли два его клерка.

– Консолей[35] на сорок тысяч… нет, на пятьдесят тысяч, – сказал он им.