Последний Кот в сапогах.Повесть о дружбе и спасении в блокадном городе

Вскоре Раиса переехала в отдельную большую квартиру. Когда она паковала вещи, ее дверь была распахнута настежь и веселая музыка из патефона звучала на весь коридор. Соседка уже ничего не скрывала. Она поманила Таню к себе в комнату.

Там все было тесно заставлено мебелью Богдановичей. На полу громоздились друг на друге чемоданы. Их было, наверное, штук шесть. На диване валялась груда туго набитых мешков. На самом верху этой груды красовался элегантный дамский саквояж из коричневой кожи.

— Твои родители меня не любят, я знаю, — сказала воровка. — Вы думали, можно от Раи нос воротить и лекции ей читать? Не вышло! Я себя в обиду не даю. У Раи ума побольше оказалось, чем у вас вместе взятых!

Она раскрыла саквояж, достала из него стеклянную банку.

— Вот, любуйся. Больше такой красоты не увидишь.

Банка была доверху набита драгоценностями: кольцами, цепочками, браслетами. Золото блестело вперемешку с камнями. Одни были прозрачными, как вода, другие — голубыми, как весеннее небо, третьи — красными, как кровь.

— Понимаешь теперь?

Таня прежде не видела такого богатства. Но оно не поразило ее.

В памяти возникла совсем другая банка. В ней бултыхалось жалкое месиво из супа и макарон, которое голодная Майка несла перед Новым годом брату. Уже не было в живых ни Майи, ни Сергея Ивановича, но свет той любви по-прежнему сиял ярче самых дорогих бриллиантов.

— И на войну, и на после войны мне хватит, — торжествующе продолжила Райка. — Чья бы победа ни была. При любой власти детей своих в люди выведу, и внукам еще останется! Языки иностранные выучат, большими дипломатами будут работать.

— Почему-то она решила, что произведет на свет династию дипломатов… — грустно улыбнулась бабушка. — Рая смело хвасталась передо мной, ведь мы разговаривали без свидетелей. Чего ей бояться ребенка? Она знала, что мы с мамой не пойдем доносить на нее. Вдобавок, по ее мнению, я уже была не жилец.

Все это время в комнате звучала «Челита». Ты, Петенька, наверняка слышал, веселая такая песня про своенравную девчонку, перед которой открыты все двери. Ее и сейчас исполняют. Рая все-таки добыла себе портативный патефон. В то время он был тем же, чем сегодня… как там они называются… айфон… смартфон? Я в моделях не разбираюсь.

— Айфон сейчас крутым считается, — ответил Петя. — Он дорого стоит.

— Ну вот и представь… А «Челита» с тех пор крепко связана для меня с Раей. Когда бы я ни услышала эту песенку, сразу вижу перед собой торжествующую воровку с банкой бриллиантов. Ее комната давно была набита дорогими вещами и продуктами, в ножках стола соседка прятала консервы. Мы жили рядом с этими запасами и догадывались о них. Соседи запросто могли бы взломать дверь, пока Райка была на работе. Дядя Саша несколько раз уговаривал нас вскрыть комнату и забрать продукты, добытые нечестным путем, но никто не хотел его слушать. «Нет, нельзя так делать. Мы станем такими же ворами, как она», — отвечали ему.

После войны Рая родила сына. Так совпало, он учился вместе с одной моей знакомой. Ходили разговоры, что он поступил благодаря огромной взятке, которую дала его богатая мать. Он так и не доучился: слишком легко все ему досталось. Связался с плохой компанией и вскоре спился.

Колины краски

Страшный путь! На тридцатой, последней версте
Ничего не сулит хорошего…
Под моими ногами устало хрустеть
Ледяное ломкое крошево.

Александр Межиров, Ладожский лед

Эх, зря Таня сказала маме про какао. Именно из-за него они отправились тогда на толкучку. Мама решила обменять двести граммов хлеба на сто граммов порошка. Они долго бродили по толкучке среди замотанных в шарфы и платки людей. Но какао ни у кого не нашлось. Были пшено, манка, песок, их продавали стаканами, и еще были подозрительные, похожие на подделку консервы.

На толкучке особенно бросалась в глаза разница между сытыми и голодными. Сытые пришли за красивыми платьями, заграничными чулками, золотом и серебром. Сытые были все плотные, с густым, заметным на морозе дыханием. А голодные мечтали уйти с этого рынка хоть с какой-то едой. Он стал их последней надеждой. Кроме еды, им были нужны только теплые вещи и деревяшки, чтоб растопить печку. У голодных дыхание было почти невидимым. И голос слабым.

Сочный густой голос мог быть у человека, который хорошо пообедал не только сегодня, но и вчера, и позавчера. Если же ты не ел много дней и кишки твои давно пусты, то твой голос еле рождается на выдохе. Вроде бы произносишь все, как обычно. Воздух проходит через твои гортань, язык, губы, ты из последних сил заставляешь свои голосовые связки вибрировать, касаешься языком неба и зубов, устраиваешь губами дуновения — «в», «ф» — и даже маленькие взрывы — «б», «п». Но звуки идут не из глубины, они еле шелестят на твоих губах, как горсть пожухлых листьев…

— Игнат Никандрович!