Последний из Воротынцевых

— Она и так ко мне добра и будет еще добрее, если… если им не показывать, что мы в них нуждаемся, — прибавила Полинька, понижая голос. Затем, помолчав немного, она подняла на отца выразительный взгляд и проговорила: — Как это вы не понимаете, папенька, что, если я начну носить обноски Марфы Александровны, мне уж тогда из роли приживалки во всю жизнь не выйти.

— Сколько же тебе нужно?

— Мне нужны платье, салоп, башмаки…

— Те-те-те! — злобно захихикал капитан. — Может быть, кстати и бриллиантовый гребень, и колье жемчужное, я видел сегодня на Невском в магазине, очень хороши.

Девушка передернула плечами и отвернулась к окну.

— Ну, что же ты молчишь? Я у тебя спрашиваю, сколько тебе дать денег? Не слышишь, что ли?

— Двести рублей, — ответила Полинька, не меняя позы.

Отец с минуту смотрел на нее выпученными глазами, беззвучно шевеля губами, а затем крякнул, плюнул в сторону и, медленно волоча ноги, побрел к себе наверх, чтобы принести ей потребованную сумму; девушка была в этом вполне уверена, своего старика она хорошо знала.

Погода с утра стояла хорошая — морозец градусов в пять без ветра и с солнцем. Многие пользовались таким ясным, погожим деньком, чтобы прокатиться, и мимо окон ожогинского дома то и дело проезжали сани и возки, но от Воротынцевых ни экипажа, ни посланца до сих пор не являлось.

Странно, однако, что за нею не приезжают! Накануне, расставаясь с Полинькой, Марта просила ее быть готовой пораньше. Учитель итальянского языка должен был явиться в три часа, а до него ей хотелось разобрать новую оперу, переложенную для фортепьяно в четыре руки. Александр Васильевич вечером зайдет к дочери, чтобы прослушать некоторые места из этой оперы. Обедали у Воротынцевых ровно в четыре часа, а после обеда заниматься музыкой было нельзя.

Время шло, а за Полинькой все не ехали. Она стала терять терпение. Платье свое она починила и надела. Невзирая на ветхость, оно отлично облегало ее высокую, стройную фигуру. Ни в одном платье у нее не было такой тонкой талии, как в этом.

Да, фигура у нее была замечательная, даже Александр Васильевич Воротынцев заглядывался на нее. Это доставляло особенное удовольствие Полиньке. Однажды за обедом, рассказывая про придворные новости, про присутствие государя в маскарадах и про то, как свободно обращаются с ним маски, он прибавил, что царь любит стройных и высокого роста женщин. При этом он так посмотрел на Полиньку, что она вспыхнула от удовольствия. «Таких, как вы», — говорил взгляд Воротынцева.

«Царь любит таких, как я», — повторил в ней, точно эхо, внутренний голос.

Чтобы скрыть охватившее радостное смущение, она отвернулась и отошла в противоположный конец комнаты, но и тут продолжала чувствовать на себе взгляд хозяина дома, и ее сердце сладко замирало от сознания своего обаяния. Уж если такой знаток в женщинах, как Воротынцев, любуется ею, то насчет остальных можно быть покойной — все будут у ее ног, стоит ей только показаться в свете.

В зале накрывали на стол, гремели посудой и серебром, шмыгали по коридору. Филатка явился к девушке с докладом, что суп на столе.

— Пожалуйте кушать, папенька уже сидят за столом, приказали вас просить.

Полиньке очень не хотелось идти, но ослушаться отца было невозможно, особенно после сцены из-за денег. Он, без сомнения, вручит ей после обеда потребованную сумму, но ему хочется перед тем помучить ее — уж без этого он не может.

Она не ошиблась: за обедом отец приставал к ней с насмешками, иронизируя насчет ее пристрастия к Воротынцевым и их будто бы равнодушия и даже презрения к ней. Точно нарочно, а может быть, и в самом деле нарочно, выбирал он самые чувствительные места в душе дочери, чтобы колоть ее.

— Что, матушка, изменили тебе твои друзья. Надоела ты им, другую, позабавнее да поголосистее, верно, нашли. Напрасно только в шелка да в бархаты рядилась, в корсет затягивалась да букли завивала. Сняла бы ты всю эту амуницию да покушала бы со мною на здоровье баранинки с кашкой. А может, уже отвыкла от наших простых блюд? Ну, что же, мы другое для тебя закажем. Филька, беги в кухню, скажи Микешке, чтобы сию минуту раздобыл птичьего молока и ананасов да бланманже фрикасе сделал для барышни.

— Полноте, папенька, — умоляюще вымолвила Полинька, указывая глазами на казачка, который не мог удержаться и фыркнул в кулак.

Капитан понял, что зашел слишком далеко, и смолк. Он по-своему любил дочь и был недурной человек; его и самого тревожило невнимание к ней Воротынцевых, но он привык для всех неприятным образом выражать свое неудовольствие, язвить направо и налево, когда был не в духе. Люди к нему близкие это знали, и это не мешало им его любить и уважать. Ладила бы с ним и дочь, если бы с детства не была отдана в чужой дом на воспитание. Там, у старой, полупомешанной графини, Полинька тоже выдержала ломку не из легких, но совсем в другом роде, и, на беду свою, приобрела такие привычки и вкусы, которым почтенный Николай Иванович никоим образом не мог сочувствовать.