Последний из Воротынцевых

Марта уже исподволь хлопотала о том, чтобы Полиньку взяли ей в компаньонки. Воротынцев стал с некоторых пор удивительно податлив; все капризы дочери он исполняет и с каждым днем предоставляет ей все больше и больше свободы.

С француженкой насчет Марты он уже не совещался, а прямо обращается к дочери, без посредников. Между ними происходят иногда бурные объяснения. Папенька вспыльчив и упрям, да и дочка не из кротких, но она так обожает его, что противиться его желаниям не может. В одном только не хочет она уступить ему: в его требовании, чтобы она выбрала себе жениха между молодыми людьми, являющимися претендентами на ее руку. Марта замуж выходить не желает, и Полинька ей в этом вполне сочувствует. Что за охота связывать себя по рукам и по ногам, отказываться на всю жизнь от личной жизни и свободы, не насладившись всласть и тем, и другим? В планах, которые они строили, для мужей места не находилось. Им вдвоем было так хорошо, третий мог только испортить их счастье.

Мало-помалу Полинька сделалась необходимым членом тесного кружка воротынцевской семьи. Марту уже отпускали с нею кататься в открытых санях, без всяких других провожатых, кроме выездного лакея на запятках.

Вначале Александр Васильевич спросил как-то раз у мадемуазель Лекаж: знает ли она настолько хорошо девицу Ожогину, чтобы вполне ручаться за нее?

— О, она ведь воспитывалась у графини Зборовской, — ответила француженка, и этим ответом Александр Васильевич удовлетворился.

Видеть Полиньку почти каждый день за обедом вошло у него в привычку; когда ее не было, ему точно чего-то недоставало, и он спрашивал у дочери:

— Где же твоя подруга?

С удовольствием слушал он, когда они пели вместе.

Правда, нигде Полинька не пела так чудесно, как у Воротынцевых. В их большом зале с хорами был такой прекрасный резонанс, не то что в маленьких, душных и низких комнатах Ожогина.

А рояль Вирта… Какое наслаждение на нем играть!

И сколько нот! Все что угодно у них есть, а чего нет, стоит только сказать, сейчас пошлют купить в магазин или выпишут из-за границы. Тоже и книги, и гравюры, и картины, какое множество всего этого было у них в доме.

А стол и сервировка! Когда Полинька вспоминала про то, что она пила и ела у Воротынцевых, про тяжелое серебро, севрский фарфор и богемский хрусталь, которыми у них уставлялся стол, ей противно было дотрагиваться до грубой и неуклюжей посуды, которой она должна была довольствоваться дома.

Полинька сидела у окна и шила. Прическа ее была совсем готова. Машка, специалистка по завиванию волос, вывернула из бумажек, в которые они были с вечера заключены на всю ночь, длинные пряди, свернутые колечками, расчесала их и, навив на палец, ловко спустила аккуратными тирбушонами по семи или восьми штук с каждой стороны барышнина личика. Косу она еще раньше заплела шириной в две ладони и уложила вокруг черепаховой гребенки, высоко на макушке, так, чтобы спереди коса напоминала корону.

За прической барышня с час, если не больше, просидела перед небольшим зеркальцем своего скромного туалета. Но времени оставалось много — раньше двух часов за нею от Воротынцевых не пришлют, а поднималась она всегда с постели в шесть. До девяти она пела вокализы и упражнялась в гаммах; потом заперлась в своей комнате, чтобы повторить итальянские вокабулы: она училась вместе с Мартой итальянскому языку, и сегодня у них должен быть урок.

Часу в двенадцатом Полинька принялась за свой туалет. Но когда пришлось надевать платье, оно оказалось не заштопанным. Это было древнее платье, шелковое, цвета gorge de pigeon [18], переделанной самой барышней (Полинька отлично умела шить) из капота ее покойной матери. До знакомства с Воротынцевыми она дышать боялась на это платье — так его берегла, но теперь стала надевать его каждый день и, разумеется, такого бесцеремонного обращения почтенная старушка не выдержала и стала разлезаться.

— Что это такое? — строго спросила Полинька, указывая на широкую прореху, белевшую на видном месте.

— Виновата, барышня, всю юбку пересматривала, а этого не приметила.

— Пересматривала! Хорошо ты пересматривала, — сердито передразнила ее Полинька. — Дрянь! — прибавила она сквозь зубы, вырывая у нее из рук злополучное платье. — Подай мне рабочий ящик, я сама починю.

Это оказалось не так-то легко: по мере того как зашивалась одна дыра, открывалась другая. От ветхости материя по всем направлениям секлась и сделалась местами тонкая, как батист: при малейшем неосторожном движении — беда.

«Это платье невозможно дольше носить, — думала Полинька, — надо новое сделать и как можно скорее».