Последний грех

Так и сгинул бы в лабиринтах Катькиной памяти белокурый Витя с глазами-озерами, да не судьба. Через три недели, не ощутив привычной тяжести внизу, Катя забеспокоилась. Еще через две отпросилась с работы и пошла к врачу. Сдала анализы и пришла за вердиктом.

— Милочка, да вы беременны. — Седой, с орлиным носом врач-гинеколог, смотрел на нее, как на наивную дуреху. — А вы что и не догадывались?!

— Нет.

— Через восемь месяцев ждите пополнения.

Новость шокировала. Она так хотела ребенка и вот, когда он появился в ней, была совершенно не готова. «Неужели от него?! От того самого Вити?! Бог мой, а Володя?! Этот же пижон залетный — сивый, как мерин, не то, что темноволосый Ковалев. Он же сразу все поймет. Что тогда?! — В отчаянье она закусила губу. И тут же другая мысль — холодная, будто чужая, успокоила. — А что тогда?! Да ничего! Аборт делать не буду. Какой ни какой — мой ребенок, а не нравится — пусть собирает вещички и катится на все четыре стороны. Я никого не держу, ребенок мой и точка!»

Решительность, с которой она расставила все по местам, удивила ее саму. Но по-другому и быть не могло.

До поры до времени Катя молчала. Боялась реакции — вдруг не примет. Ковалев узнал, когда шел уже четвертый месяц. Удивился и обрадовался. И тут же в душе урки шевельнулся червь: «Мой ли? Не было, не было и тут раз тебе — готово! Что-то вдруг и сразу». Доверять он не умел, жизнь разучила, но и предъява без доказухи — пустой звон. А искать ее, доказуху — желания не было никакого.

Ребенок, родившийся у Катьки, оказался похож на нее. Только глаза другие — небесно-голубые. Но она быстро нашлась: у всех грудничков голубые глаза, а потом уже цвет настоящий приобретают. Возразить Ковалеву было нечего. Он и не возражал, единственно, настоял на имени — Максим. В честь кореша, который на зоне авторитет, да что там авторитет — честь его спас. Максим так Максим — Катя не возражала.

С рождением малыша все, казалось, встало на свои места. Даже — лучше. Жилконтора выделила им квартиру: однокомнатную и в спальном районе, но все-таки отдельную. Сообразительный Ковалев, постигший уже все секреты новой работы, стал бригадиром и почти перестал выпивать. Теперь леваки все шли в семью — на обновку и обстановку. Катя же занималась малышом. Все складывалось, как нельзя лучше, и Ковалев уже и позабыл про свои сомнения. До тех пор, пока не случилось одна встреча.

* * *

От криминала Владимир хоть и отошел, но прежних знакомцев не чурался. Мог выпить, поговорить, мыслями вернуться в прежнюю жизнь. Кореша его не задевали. Семья, работа, сын — каждый из них в душе завидовал, но вылезти из трясины криминала не мог или не хотел. А может, и то, и другое. Короче, каждый жил, как мог. Кто-то пахал, а кто-то воровал.

На одной такой встрече ему и передали: мол, кореш твой Максим Хром, по УДО на год раньше откидывается. Повидать тебя хочет перед отъездом. Для Ковалева Хром был, как старший брат, и увиливать от встречи морального права он не имел. Он и не увиливал. В день освобождения взял такси и подъехал прямо к воротам зоны.

Друзья обнялись. Постояли, помолчали немного и, выдохнув, Ковалев признался.

— Братан, я — пас. С ментами больше не играю.

— Знаю. Все про тебя знаю. Как решил, так и будет. Решение твое уважаю.

На радостях Володька потащил Хрома домой. С женою познакомить и сына, которого в его честь назвал, показать. Потом всю ночь сидели за бутылкой, вспоминали зону, хозяина, авторитетов и шестерок. Утром вчерашнему зеку нужно было на вокзал. Уже в подъезде, собравшись духом, Хром выдал.

— Братан, не знаю, как ты к этому отнесешься. Но, если я тебе этого не скажу, то и никто не скажет. Кто-то побоится. Кто-то не заметит. А кому-то ты и сам не поверишь.

— Ты про что?!

— К малому своему присмотрись. Не твой он, братан! Зуб даю, не твой! Я за базар отвечаю, ты меня знаешь. Если ты ее простишь — дело твое, если нет… Короче, извини, братуха, если огорчил. Но лучше тебе правду знать, чем в фуфло верить. Пойду я…

Хром повернулся и поковылял вниз. Хлопнула подъездная дверь, а Ковалев так и стоял на площадке, переваривая услышанное. В голове крутились слова «Если ты ее простишь — дело твое, если нет…». Он и сам сомневался, но пацан-то здесь при чем? «Неужели она смогла?! Она? Моя Катя могла мне изменить?! Сука! Тварь! Убью ее! А что дальше? — спрашивал он себя. — Опять зона, пацана в детдом. Да и предъявить, кроме собственных сомнений, нечего. Или сошлешься на подсказку пьяного Хрома?! Херня! Полная херня все! Сомнения, как говорят в ментовке, к делу не пришьешь».

Жене Ковалев ничего не сказал. Будто и не слышал слов Хрома. Только веры ей не стало, да еще пить опять начал.