Последний апокриф

– Нисколько не помешали! – великодушно заверила Джорджа пичуга.

– У вас лунный цикл (лязг-лязг!)… – осторожно начал Джордж, с опаской разглядывая Иннокентия. – Загробный процесс, так сказать (лязг-лязг!)… На вас нет лица! – в ужасе, пятясь, посочувствовал он.

– Он его потерял! – сообщил попугай, перепархивая от Иннокентия Джорджу на голову.

– Понимаю (лязг-лязг!)… бывает (лязг-лязг!)… потерял лицо (лязг-лязг!)… – растерянно пробормотал крупье (мало того, что болтливая птица запрыгнула на него без спросу – так она еще и гадила на него!).

– Пардон, не сдержался! – наполовину по-французски, наполовину по-русски принес извинения попугай.

– Принимаю! – промямлил Джордж, немного знакомый с французским.

Низко над кладбищем с ревом пронесся пассажирский самолет.

Джордж с тоской проводил глазами светящийся лайнер и заметил, без всякой связи:

– Кто-то ползает, кто-то летает, а кто-то лежит в сырой земле!

– Сe la viе! – как всегда остроумно заметил Конфуций.

– Похоже, что так, – согласился Джордж.

Помыслив о вечном, оба, человек и птица, на минуточку взгрустнули.

– Будем знакомиться, что ли! – было протянул руку Джордж и тут же отдернул. – Меня зовут Джордж… – смущенно пробормотал он. – А вас, дорогой человек… – сказал и запнулся. – Извините, покойник…

Иннокентий, понятно, молчал (он не мог говорить!).

– Покойник, живой – какая разница! – опять спохватился Джордж и даже засмеялся. – Кто-то недавно меня уговаривал, что иной покойник будет получше живого!

Чем дольше Джордж наблюдал своего молчаливого и по виду беззлобного и несуетного спасителя, тем больше он ему нравился.

Попугай вдруг чихнул, и крупье, содрогнувшись, воскликнул:

– Будьте здоровы!

– Знаете, вы мне живо напомнили одного из многочисленных персонажей знаменитого французского драматурга Жана Батиста де Мольера, – заметил вместо благодарности Конфуций. – Имя забыл!

– Может, вспомните пьесу? – поинтересовался Джордж.

– Я и пьесу забыл, – признался попугай.

– Зябко, однако… – поежился Джордж.

– Мы сейчас на каком языке говорим? – перебила его птица.

– На человечьем – если, конечно, не ошибаюсь! – вдруг испугался крупье («Неужели же на птичьем!» – похолодел он!).

– На каком из – не вспомните? – допытывался Конфуций.

– Кажется, на русском… – вконец растерявшись, ответил Джордж.

– Язык Пушкина, Толстого и Достоевского! – обрадовался попугай.

– Салтыкова-Щедрина… – добавил Джордж, уважавший Щедрина.

– Темная ночь… – с китайской заунывностью затянула пичуга.

– Только пули свистят в тишине! – сам себе удивляясь, с чувством подхватил крупье.

Тут чернота кладбищенской ночи неожиданно озарилась мертвящим светом карманных фонариков.

– Хоронимся, братцы! – пробормотал Джордж и первым юркнул в кусты…

125 …Китайцы, что нечисть, слетелись на поляну.

– Сюн Тян, где мой брат Ляо Вьюн? – хмуро поинтересовался один китаец (упитанный и рослый!) у другого китайца (не рослого и щуплого!).

– Он сильно сгорел, Хао Лю, – ответил другой (не рослый и щуплый!), печально покачивая головой.

– Дотла, – не без грусти засвидетельствовал третий (не рослый, не щуплый!).

– Потому что была чересчур высокая температура горения! – пояснил четвертый (рослый-не-рослый, щуплый-не-щуплый, упитанный-не-упитанный китаец!).

– И что я скажу бедной матушке У? – схватился руками за голову первый (рослый и упитанный!).

– А ты ей скажи, – посоветовал третий китаец (не рослый, не щуплый!), – что он, мол, погиб, как настоящий герой, от рук врагов всего китайского народа.

– Ух, представляю, как матушка У будет очень довольна! – обрадовался второй китаец (не рослый и щуплый!).

– Ей, может, понравится, что он погиб от врагов, – с сомнением в голосе откликнулся несчастный брат сгоревшего в огне китайца, – но только боюсь, ей не понравится, что он сгорел…

Так, походя общаясь и фантазируя, китайцы скользили веером промежду могильных плит, выхватывая светом фонариков то грозные контуры суперпамятников, то загадочные и призрачные кроны деревьев или непроходимые заросли шиповника вперемежку с можжевельником.

Вдалеке ухнул филин, мяукнула кошка, залаяла собака и заплакал дронт.

– Разбежались, китайцы! – скомандовал Хао Лю (упитанный и рослый!), и в ту же секунду кладбищенский мрак нарушили яркие сполохи взрывов…

На Пятачке…

126 …Тем временем продажные дети порока ползали враскорячку по Пятачку в поисках рассыпанного Зойкиного жемчуга.

Обуянные жаждой наживы, они даже не обращали внимания на доносящиеся громы и всполохи взрывов.

Маруся стояла у старого ясеня – одинокая, как гармонь.

В груди у нее закипала буря, натиск которой она с трудом тормозила.

Чуть ли не с рождения она томилась в ожидании некоего чудесного события, которое перевернет ее жизнь с головы на ноги, – и вот, наконец, оно стремительно приближалось.

На минуточку ей даже почудилось его мощное дыхание – где-то там, за забором…

– Спасите! – внезапно послышался крик трансвестита.

Маруся очнулась: народ, какой был на Пятачке, сбежался и окружил четверых голых мужиков, бесновато скакавших вокруг костра (четверо скакали, а один почему-то взывал о помощи!).