Последнее время

Она меня сдала, значит, подумала Кошше равнодушно. С другой стороны, кто еще-то.

Кошше тут же забыла про нее, подозвала мальчика и, выбрав позицию на трапе, принялась смотреть и слушать, не обращая внимания на остальных баб, которые свистящим шепотом принялись вразумлять рыжую. Та молча плакала. Пусть ругаются, лучше так, чем бояться молча и любуясь на изрезанный труп. С трапа его почти не было видно, но кровяной дух дотягивался. Или Кошше так казалось. На всякий случай она посадила мальчика на колено, развернув лицом к трапу. Мальчик терпеливо перенес это и снова прижался щекой к ее локтю.

Всё получалось слишком удачно и гладко. Это настораживало. Кошше помнила, чем кончались такие полосы везения – забудешь их, погружаясь всё глубже и глубже в самую сердцевину кошмара, так чудесно ее вроде бы отпустившего.

Теперь она точно видела, что флот идет по Юлу, направляясь к тем самым землям, из которых она бежала вчера, завтра или жизнь назад, поди теперь разбери. Горелая спичка на горизонте явно была страшным утесом, с которого Кошше ухнула в бездну. Если, конечно, берега Юла не были сплошь утыканы похожими утесами и на каждом вспарывал себе горло Хейдар, подумала Кошше и зажмурилась.

Арвуй-кугыза открыл глаза, но Сылвику, кажется, все равно не слушал. Она повторила:

– Арвуй-кугыза, я сравнила, у него совсем другое семя стало.

– Вырос, – отозвался Арвуй-кугыза равнодушно, разглядывая клочковатую границу наползающей черной тучи.

Оказывается, он все-таки слушал.

– Нет, – твердо возразила Сылвика. – Вырос это вырос, там основной набор все равно тот же. А у Кула – как, не знаю, после сильнейшего отравления, от которого еле выжил. Или будто другого человека семя. Так не бывает.

– А так бывает? – спросил Арвуй-кугыза, ткнув себе в лицо и в грудь. – Тебе такое весной рассказали бы – поверила бы?

Сылвика упрямо мотнула головой, но Арвуй-кугыза уже продолжал:

– Не забывай, Кул – кучник, у них, может, такое сплошь и рядом. Ты других кучников изучала? Нет. Семя больное, ущербное?

– Нет, но ты посмотри, вот, и с ним поговори…

– Сылвика, я род не планирую, это к матерям, – напомнил Арвуй-кугыза, раздражаясь с каждым словом – небывало, но очевидно, – пожевал губами, сдерживаясь, и спросил: – Где его искать-то? Увижу – поговорю, если время будет. Последнее время настает, Сылвика, меня не рождения заботят, прости, а смерти и выживания. У тебя постригун есть?

Сылвика растерянно убрала в суму так и не пригодившиеся пробные листки с образцами семени Кула, вынула постригун и протянула Арвуй-кугызе. Тот принял с кивком не обычной почему-то, а глубокой благодарности – видимо, извинялся за резкость, – огладил узор на воротнике и почти побежал к Верхнему бору. Бегал Арвуй-кугыза довольно ловко – уже освоился в новом теле. Сылвика напоследок огляделась, но не увидела ни Кула, ни Айви, хотела окликнуть Озея, но не стала – он явно торопился. Сегодня никто не торопился без важной причины, отвлечь – значило навлечь неприятности на народ.

Сылвика махнула пальцами от головы, чтобы резкая мысль умерла без воплощения, с недоумением посмотрела на проснувшийся узор ворота и сама заспешила к Матери-Гусыне. Та объявила общий женский сбор на берегу.

– Какой сбор, зачем? – спросил Кул.

– Юкий собирает всех мужей и крылов, – терпеливо начал Озей, снова чувствуя неловкость оттого, что Кул, так много сделавший для всех, единственный из всех не может слышать общие объявления.

– А Арвуй-кугыза где?

Озей пожал плечом. Кул хмурым жестом попросил его идти следом и юркнул за черемуху.

Из черемухи он только что и выскочил, будто подкарауливал там Озея. Такое поведение не подходило Кулу, предпочитавшему заходить издалека и самым заметным способом, чтобы изменить направление и удалиться при малейшем подозрении, что ему не рады – так он, кстати, в свое время и перестал со всеми общаться. Переменам Озей не удивился и почти их не заметил – слишком много их было, перемен-то, чтобы на каждую внимание обращать.

Кул и выглядел не как обычно – и даже не как утром. Он был растрепан и растерян, будто это его, а не Озея терзали два дня. Но кабы не Кул, эти два дня для Озея стали бы последними и довольно мучительными. Озей об этом помнил. Он бестрепетно отодвинул и спешку, и повеление строгов быстро озадачить крылов и птенов сбором и доставкой на берег наборов для подводного хода.

Озей вслед за Кулом отошел за черемуху и присел рядом.

Он не понимал, о чем Кул будет говорить. Но уж точно не ждал жалоб на трудности отставания душевного единения от телесного.

То есть начал Кул с вопроса про Арвуй-кугызу: не видел ли его Озей, где его можно найти и можно ли будет с ним пообщаться на тонкую личную тему, – и тут же, не дожидаясь, пока Озей сложит не слишком огорчительный ответ, Кул перескочил на то, как ему плохо в груди и неприятно выше паха, и всегда ли так бывает после единения, и связано ли это с несовпадением душевного томления и телесного.