Последнее время

Ирсай дернул его за рукав и скомандовал:

– Садись, заметит.

С соседнего холма сорвалась еле заметная на фоне тучи черточка, свалилась, раскрываясь крылом ласточки, почти к самой поверхности реки и понеслась над нею вслед за соколом.

– Я думал, хотя бы дети у них не летают, – пробормотал Кашкар. – Надо учесть.

Ирсай долго, не щурясь, как умел только он, смотрел против солнца и слепящей россыпи бликов на поверхности реки. Так и не моргнув, он повернулся к стае водных повозок и задумчиво сказал:

– Там заметили, интересно?

Там не заметили. Дозорный флагманской лоди отвлекся на бурун вокруг отмели, образованной падавшими с Дальнего обзора годы и века валунами, а Вильхельм, стоявший на носу чуть ниже, был слишком обременен опытом и мудростью, редко щадящими тонкость слуха и остроту глаза. Крыло он принял за далекую птицу, недостойную внимания. К тому же Вильхельм был занят расчетом последнего маневра, позволяющего быстро выбросить на атакуемый берег рабов из лайв сердцевины отряда. Лайвы должны были пройти сквозь расступившийся, но не остановившийся полностью авангард, выкинуть груз и тут же отвалить, уступая место передовому десанту. А десанту предстояло, не мешкая, оттеснить оборону, выгнать стариков и баб, наверняка охваченных паникой, из воды на берег, выстроить их там, прирезать, убедиться в прочности земли под ногами – и нанести первый удар по колдунам, ведьмам и прочей нечисти, способной навредить тяжелой пехоте, занимавшей дюжину лодей второго эшелона.

Вильхельм несколько раз согнул-разогнул левое колено, занывшее на свежем ветру и в ожидании скорой непогоды, и зашагал, разминаясь, по паршивой гулкой палубе. На Эрнвига он не смотрел, как не смотрел на Вильхельма Эрнвиг, застывший на носу принадлежащей ему лайвы, что следовала за флагманом. Оба были недовольны планом похода, отведенными им ролями и размытыми границами ответственности, распределенной между назначенцами разных городов и гильдий.

Эрнвига, впрочем, не устраивало всё вокруг. Дежурство на тайной пристани было для него приработком, основной доход и смысл жизни составляла старенькая лайва, на которой Эрнвиг десять лет занимался тихими каботажными перевозками мелких грузов по Альдоге.

И на сей раз его наняли перебросить должников из позорной ямы свободной земли Боргарвик, переживающей особенно сильное неурочное наводнение, в башню вольного города Бергорна, стоящего на возвышенности. Заказчик обещал тройную плату, взял на себя укрепление трюма и обустройство клеток, пообещав, что сам всё и разберет, – но вместо тихих должников заполнил трюмы свезенными на телегах безумными стариками, буйными старухами да еще и несколькими бабами при детях. А когда Эрнвиг возмутился, Вильхельм обещал перерезать всю ватагу лайвы, а с рейсом справиться своими силами.

Тут же выяснилось, что доставлять груз придется не в Бергорн, а через сеть Альдожских каналов вниз по течению вдоль запретных колдовских земель, куда ход нормальному человеку запрещен и заказан.

Эрнвиг спорить не стал и спрашивать о подлинной цели тоже не стал, а предпочел смириться. Смирение включало в себя обязательство молча и не задумываясь выполнять распоряжения Улефа, тощего и невеликого, но ловкого и к тому же явно обозленного молодца, повадки которого выдавали умильного душегуба, скорее всего, из стражей.

Эрнвиг демонстрировал бессловесную и безусловную покорность, поочередно молясь каждому богу, какого вспомнил, чтобы позволил выбраться из передряги – с лайвой, ну или хотя бы живым. Надо было просто бежать, но до этой идеи Эрнвиг дошел слишком поздно, когда лайву уже окружили разномастные и, возможно, собранные похожим образом лоди и скипы, а по обе стороны походного порядка тянулись убийственные берега.

И сейчас не было вокруг ничего, кроме них, с виду таких обыкновенных и даже живописных. Эрнвиг покосился на Улефа, отвел глаза от него, отвел от Вильхельма, пометался взглядом меж колдовских берегов, приуныл и стал смотреть на далекое небо, по которому далеко впереди тем же курсом мчалась, быстро сжимаясь в пылинку и в ничто, странная несимметричная птица. Улеф поболтался рядом, сипло задал несколько добродушных вопросов, весело хмыкнул, не дождавшись ответов, и спустился в трюм.

В трюме было темно, воняло кислым по́том, нечистотами, старичьём и женским страхом – всё как обычно. Свистящий неровный гул замолк, едва сапог Улефа ударил в первую ступень трапа: сброд перестал болтать, причитать и перешептываться. Выучили урок.

Улеф, подтянув шейный платок до переносицы, обождал, пока глаза привыкнут, и оглядел клетки. Они стояли в три выровненных цепями ряда, невысокие, Улефу по грудь, полдюжины локтей в длину и ширину, прутья в два пальца толщиной. Дверей у клеток не было, одна из сторон откидывалась, а приняв обитателя, прихватывалась по верхним углам замком, загнутым прутком или, как сейчас, натянутой от борта к борту цепью.