Последнее танго в Бруклине

Мэрион загородила ей дорогу, и какое-то мгновенье они стояли напротив друг друга, глядя глаза в глаза.

– Мне нужно поговорить с Беном, – справившись с дыханием, выдавила, наконец, Эллен.

– Прошу меня извинить, но отец не в состоянии… – начала Мэрион, но Эллен уже была в гостиной и кинулась прямо к Бену, расположившемуся в кресле.

Какой у него несчастный вид! Совсем, похоже, обессилел, – весь ее гнев, который накапливался, пока, мучаясь в заторах, Эллен катила по Нью-Джерси, улетучился в одно мгновение.

– Нам надо поговорить наедине, Бен, – сказала она кротко.

– Заходи, – голос его прозвучал слабо, смиренно.

Ей хотелось броситься к нему, обнять, прижаться всем телом, шепча, что напрасно он так, что дома все будет иначе, но Эллен не собралась с духом сделать это.

– Отец, я на кухне, если я тебе понадоблюсь, – объявила Мэрион и нехотя удалилась, оставив их наедине.

Он не поднимал глаз. Голова низко склонилась, поникла, как безжизненная. Смотрит пустым взглядом на свои вельветовые тапочки, как будто больше его не интересует ничто в мире, только эти шлепанцы, которые Мэрион ему принесла минут десять назад.

– Почему ты это сделал? – спросила Эллен напрямик.

– Потому что струсил.

– Бен! – голос ее задрожал. – Тебе здесь нечего делать, Бен, милый. – Она плюхнулась на пол рядом с его креслом. Теперь он уже не мог делать вид, что на нее не смотрит.

– Эллен, но ты ведь понимаешь, нужно, чтобы я побыл дома…

– Дома? Твой дом там, где мы вместе. Со мной! Разве ты в этом сомневаешься?

Он покачал головой.

– Нет, такого не может быть.

– Но я ведь люблю тебя, как же тогда «не может быть», «не может быть»?

В ее глазах было столько боли, в них так ясно читалась любовь к нему, что он невольно отвел взгляд, снова уставившись себе под ноги.

– Нельзя быть таким эгоистом.

– Прошу тебя, не надо опять нести этот вздор про то, что ты эгоист.

– Это не вздор. Хватит притворяться, не век же так будет.

– Так ты притворялся, что полюбил меня? Притворялся?

– Перестань, Эллен, ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Я старше тебя на тридцать пять лет, понимаешь, это же ужасно – на тридцать пять.

– Пять-пять-пять, попка хороший хочет жрать. Он уставился на нее, ничего не понимая.

– Вот и ты так же: твердишь, как попугай, которого Мэрион двум фразам выучила.

– Не в Мэрион дело. Я долго думал и осознал, что у нас с тобой нет будущего. Взглянул на себя в зеркало и осознал.

– В зеркало?

– Ну, помнишь, когда мне спешно надо было в туалет? Вот я увидел: совсем я беспомощный старик, а ты меня на горшок сажаешь.

– Ты что же, не сделал бы для меня то же самое, если бы нужда заставила?

– Но я ведь только хочу, чтобы ты жила настоящей жизнью, а не превращалась в сиделку при старике.

– А я хочу быть сиделкой при старике.

– Знаешь, тебе опять пора к психотерапевту этому недоделанному, ты, видно, совсем помешалась.

– А ты вообще скотина. Только не думай, что тебе удастся от меня избавиться, если будешь меня оскорблять. Не выйдет у тебя ничего. Слишком ты мне нужен.

Голова Бена снова упала на грудь.

– Прости меня, Эллен. Но я решил твердо, и уродовать тебе жизнь я больше не стану.

– Знаешь, я уж сама разберусь, уродуешь ты мне жизнь или не уродуешь…

Он промолчал. Воцарилась тишина, и оба боялись ее нарушить. Наконец, Эллен заговорила тихо и медленно:

– Хорошо, Бен, я, кажется, поняла. Ты не обо мне заботишься, если разобраться. Не обо мне, а о себе. Тебя угнетает чувство, что впервые за всю свою жизнь ты от кого-то зависишь. Хотя такое с каждым может случиться: под машину, например, попадешь, заболеешь – и тогда не обойтись без другого. – Она погладила его по руке. – А может, и не надо всегда все делать в одиночку?

Он слабо махнул в ответ.

– Прости, Эллен, но я просто не могу так жить и дальше.

Она вскочила на ноги, преследуемая чувством, что ей нанесли пощечину.

– Не можешь? То есть как это – не можешь? – Голос ее дрожал, почти срывался. – Нас столькое связывало, мы столько вместе пережили и перечувствовали, а теперь ты, стало быть, не можешь? – она сорвалась на крик.

– Мисс Риччо! – Мэрион решительно вошла в гостиную, держась, как сержант полиции. – Я никому не позволю так обращаться с моим отцом. Прошу вас удалиться.

А Бен сидел молча, уронив голову на грудь. Так и не двинулся, пока не услышал, что закрывается дверь.

Тогда он медленно поднялся, опираясь ладонями о спинку кресла. Подскочила Мэрион, но он ее отстранил. Хотя каждое движение давалось ему ценой жуткой боли.

– Не надо, я пока еще не калека, – проговорил Бен сквозь стиснутые зубы.

– Ну конечно, нет. Но надо набраться терпения, – щебетала Мэрион. – Терпение, и еще раз терпение.

Он попытался сделать шаг, другой, но не устоял и тяжело грохнулся на стул. Мэрион не промолвила ни слова, но достаточно было только взглянуть на нее: ведь я же предупреждала – словно гигантскими буквами было написано на ее лице.