Последнее небо

Гот умеет летать. Других таких пока не попадалось. Его нельзя убивать, потому что, если он умрет, умеющих летать

не останется.

Зверь? Зверь не в счет. Зверь никогда никого не сможет научить.

Вот и рациональное объяснение. Рациональность в нем, конечно, очень уж своеобразная. Но другой не держим. Другая – у людей. Что, стало легче, убийца? Определенно. Только шарик так и не докатился до развилки. Что же там все-таки?

Что там?

Жизнь или смерть?

Гот не выберет сам. Так и будет колебаться между верой и недоверием, будет винить себя за собственные подозрения, будет склоняться то в одну сторону, то в другую, будет… Он умеет выбирать. Он умеет принимать решения. Но сейчас ему тяжело. Романтик. Он романтик. Душа его хочет одного, а разум диктует другое. Разум надежнее чувств. Нужно сделать так, чтобы Гот понял это. Иначе, не осознав своей правоты, он просто не сможет взлететь. Небо не терпит лжи. Разум надежнее.

Тебе это надо, Зверь?

Надо, наверное. Иначе Гот погибнет. И черт бы с ним, с Готом, но нельзя упускать единственный шанс вернуться на Землю. Ведь не убьет же он, в самом деле. Относиться начнет иначе…

Именно так, как нужно, Зверь. Не расслабляйся. Другого отношения ты не заслуживаешь… Нет. Неверно. Следует сказать: ты не опустился до человеческого уровня, палач, и люди все еще боятся тебя. Это правильно. Это хорошо. Это… разумно.

Глава 4 ЛЕЧИТЬ И КАЛЕЧИТЬ

Человек – извечная жертва своих же истин.

Шота Руставели

Паутина креплений должна была стать защитой для шлейфов, которые подключали двигатель к бортовому компьютеру болида. Компьютер, правда, был предназначен совсем Для других целей. Его пришлось собирать практически заново. Но и эта работа входила в указанный Зверем срок.

Жизнь в лагере текла теперь по двум колеям, между которыми происходило постоянное, на первый взгляд абсолютно беспорядочное сообщение. С одной стороны, продолжалась работа по обустройству людей на Цирцее. С другой, днем и ночью готовили к старту боевой болид. Ни для кого не было секретом, что Гот попробует добраться до Земли. И все прекрасно понимали, что вероятность успеха этой затеи стремится к нулю. Нужно было жить дальше. И невозможно было не думать: а вдруг…

Зверь произвольно выдергивал людей из разных смен. Днем он почти всегда работал с Пенделем и тремя бойцами, оставшимися в отделении. Вечером, ночью и утром брал тех, до кого дотягивался:

– Сегодня нападений не будет.

И двое из четверых часовых отправляются в ремонтный цех.

Гот запретил. Попытался запретить. В короткой и злой стычке, почти безмолвной, но наэлектризовавшей весь лагерь, майору пришлось уступить.

– Ты хочешь успеть? – поинтересовался Зверь, не дослушав командира.

Вопрос подразумевал ответ. Либо да, либо нет.

Зверь, впрочем, настаивать на ответе не стал. И так все ясно.

– Позволь мне решать, кто и как будет работать.

Он снова изменился. Пендель утверждал, что именно таким был сержант на строительстве нефтяной вышки. С ней управились за семь недель. Но буровую собирали из готовых деталей. А здесь приходится использовать то, что есть под рукой. Жуткий конструктор. Если бы за это взялся кто-то другой, не Зверь, Гот, пожалуй, не рискнул бы довериться.

А Зверю ты веришь?

Сложный вопрос. Но этот, по крайней мере, знает, что делает. И снова становится понятно, что же подтолкнуло тогда, еще в самом начале, дать ему именно такое прозвище.

Ведь Зверь же. Не назовешь иначе.

Ула права, люди его любят. А сейчас, не слыша в свой адрес ничего, кроме ругани, непрерывно понукаемые, работающие на износ люди его не то что любят – боготворят. По-собачьи. Без рассуждений. Ночью или днем, в любое время суток, каждый готов сделать все, что прикажет этот…

Интересно, если он прикажет прыгать со скалы, головой о камни. Прыгнут?

Сложный вопрос.

– Ты слушай, Гот, слушай! – наставительно советовал Азат, когда ему случалось пересечься с майором в одной точке пространства. – Пендель со Зверем говорят на чистейшем русском. Только на русском! И ведь все их понимают.

Дитрих не стал бы с полной определенностью утверждать, что язык, на котором общались в ремонтном цехе, был русским. Уж во всяком случае, литературным русским он не был. Это был, если можно так выразиться, международный русский.

Да хоть китайский, не все ли равно? Главное, что работали.

Четыре дня. Отдельные детали паутины готовы к сборке. Пришло время отправляться к двигателю и заканчивать работу уже там. На месте. Заканчивать работу по монтажу креплений. Дело за бортовым компьютером болида. Что там говорил Зверь?

Прыжки невесть куда, да еще на чужой машине меня не прельщают.

На чужой – конечно. Но дайте ему возможность… пообщаться? Да, пожалуй, именно так, дайте ему возможность пообщаться с болидом, и машина вполне может перестать быть чужой для Зверя. Это более чем вероятно.

Однако кроме него некому. Если бы Кинг был здоров!