Последнее японское предупреждение

Заметив, что дочь давно уже спит, подложив кулачок под щеку, я тихонько встала и ушла к себе, а там уже позвонила Савве. Он снял трубку почти сразу, как будто ждал звонка:

– Здравствуйте, Александра Ефимовна.

– Здравствуйте, Савва. Я сразу к делу, можно? Не вижу смысла в расшаркиваниях, – сказала я, и Савва захохотал в трубку:

– Мне так нравится ваша конкретность! Сам не люблю эти политесы про дела и здоровье с погодой. Что-то новое узнали?

– Нет. Но в банке отца сегодня был обыск. Ничего не нашли, но папа уверен, что клинок есть и что с его пропажей связан мой муж.

– Ваш муж?! Что за ерунда? У него такая коллекция, что нашему музею впору заказывать ограбление вашего дома, но никак не наоборот, – удивился детектив.

– У папы свой резон. Но дело не в этом. Мне позарез надо доказать, что либо клинков два, и тогда искать того, кто организовал такую операцию, либо доказать, что все это выдумка и газетная «утка», которую тоже кто-то оплатил. И для этого мне проще говорить с журналистом, но нет никаких координат, кроме названия газеты. Я почему-то уверена, что имя под статьей фальшивое.

– Ну, узнать имя и даже адрес не такая сложная задача, если у вас есть частный детектив, – мне показалось, что я даже вижу, как в этот момент улыбается рыжеволосый Савва. – Это я проверну, дело пары дней. А вот дальше-то что?

– А дальше – исходя из информации.

– Все, я вас понял. Как что-то выясню, сразу звоню.

– Спасибо, Савва.

После разговора мне стало немного легче. Но хотелось услышать голос мужа, хотя бы просто «алло» – и все. Я набрала его номер, но телефон был выключен. Я знала: ему так легче, он ведь тоже мучается, потому что любит меня. Но принципы, принципы… Мне в голову никогда не приходило осуждать мужа за то, как он живет, и только однажды я бросила ему фразу «Ты любишь свои ритуалы больше, чем меня», и потом мне было так стыдно, что до сих пор я не могу вспоминать об этом инциденте, не покраснев. Нет, он ничего в жизни не любил больше меня, я хорошо это усвоила. И я должна помочь ему сейчас. Потому что если я не буду верить в него, то кто же? У него никого нет, кроме нас с Соней.

Два дня прошли как в тумане. Акела не звонил, с папой я не разговаривала, да он, кажется, и не стремился – уезжал рано, возвращался поздно. Галя сказала мне, что оба вечера он провел у своей Ираиды, та звонила ему накануне и очень кричала в трубку. Ого, а вот этого мой папа не любит в женщинах – капризов и навязчивости, и если Ираидочка и дальше будет продолжать в том же духе, то надолго не задержится. На месте этой сисястой дуры я бы молчала и улыбалась, и тогда папа был бы лоялен, добр и щедр. Он в принципе никогда не обижал своих любовниц в материальном плане, но терпеть не мог, когда они начинали зарываться или претендовать на роль жены. Этого он совершенно не выносил. После мамы, после того как она бросила троих детей, не дотянув до возвращения отца с зоны всего несколько месяцев, он не хотел видеть в доме никакой женщины, кроме меня. Я подозревала, что маму отец сильно любил и не смог вынести предательства – она убежала с каким-то гастролировавшим в городе актером, попутно забрав все деньги со сберкнижки. Я была уверена, что деньги в этой истории не сыграли никакой роли – папа не простил измену, хотя спустя пять лет все же нашел маму в Москве. Нашел, но простить не смог. Она так и умерла там, в столице, – повесилась. Мне кажется, что подсознательно потом многие годы папа каждую женщину сравнивал с ней и не мог найти похожую. Мама, насколько я ее помнила, внешне была мадонна – с гладкой кожей, с тяжелыми волосами, которые она убирала в низкий пучок на шее. Но мое детское ощущение от мамы было – холод. Она не целовала меня, не прижимала к себе, не читала на ночь сказки. Я не понимала этого, пока не узнала, что не была родной в этой семье. Наверное, маму можно было понять – папа навязал ей чужого ребенка, вынудил взять в семью. Но заставить ее полюбить меня не смог. Я не осуждала ее. Но когда мы с Акелой удочерили Соню, постаралась учесть все, что пережила сама, и старалась бывать с девочкой как можно чаще, как можно больше обнимать ее, целовать, гладить по голове. Я не хотела, чтобы Соня чувствовала себя чужой – она была наша, наша родная дочь.

– Галя, папа злится на меня? – поинтересовалась я на третий день, сидя за столом в кухне с чашкой кофе – день у меня был библиотечный, никуда ехать я не собиралась, а потому позволила себе поспать подольше.

– Злится ли – не знаю, а спрашивает все время. – Галя возилась с тестом для пельменей – не признавала покупных, а своими шустрыми пальцами могла налепить пару сотен за короткое время. – Спрашивал, почему к столу не выходишь, не заболела ли. Сонечка сказала, что ты на диету села.

– Господи, в кого этот ребенок такой врун? – пробормотала я, помешивая кофе. – И ведь талантливый такой…

– Сашенька, а что же с Александром Михайловичем? Он-то где?

– Не знаю, Галя. Он уехал. Ты же сама слышала – с отцом поссорился сильно, не смог вытерпеть. Я думаю, что в гостинице где-то.