После любви

Не то чтобы я была так уж сильно удивлена внезапным откровением не-Шона, скорее – не ожидала его. К тому же оно не меняет картины, постепенно складывающейся в моей голове, а просто вносит в нее еще один, не очень существенный штрих.

– Я так и не смогла определить язык…

– Хорватский. Мы разговаривали на хорватском. Мать Франсуа родилась в Сплите, а я по молодости довольно долго жил в Дубровнике…

Сплит, Сплит. Совсем недавно я слышала название этого города, он был упомянут вскользь; для того чтобы установить цепочку ассоциаций, много времени не понадобится. Я займусь этим, как только закончу (покончу) с не-Шоном. Он, в отличие от меня, слишком расслабился, слишком увяз в бесплодной географической ностальгии, вряд ли в инструкции, полученной им, значилась графа «воспоминания о Хорватии».

Нужно быть снисходительной к не-Шону

В результате того, что произошло с Фрэнки, он потерял друга, и навсегда, а я – лишь свободу, и то на время.

– Жаль, что я не успела узнать его так же близко, как вы.

– Достаточно того, что вы просто знали его. Что были рядом с ним…

– Но не успела его спасти.

– Слишком порывиста, слишком горяча… – Не-Шон смотрит на меня так, как будто видит впервые. И этот его новый взгляд полон одобрения, уважения и еще чего-то, чего я явно не заслуживаю. – Франсуа был прав.

– Кроме недостатков у меня есть еще и достоинства.

– Я уверен в этом. Вы остались живы, и уже одно это можно отнести к достоинствам. Но он не сказал мне, что вы – русская.

Ого!.. Совет, данный Ширли и (много раньше) бесхитростным Ясином, по прежнему актуален: будь осторожна, Саша́! Ярко-синие полыньи глаз не-Шона в любой момент могут подернуться льдом, и, если ты провалишься под него – тебе не выплыть.

– А о вас он вообще не сказал мне ничего.

Сильный ход, теперь очередь за барменом.

– Да, это абсолютно в духе Франсуа. Склонность к подобной конспирации. – Не-Шон соглашается со мной подозрительно быстро. – Хотя в том, чем он занимается… Чем он занимался… Подобная конспирация вполне оправдана.

– Я тоже так думаю.

Вот так, ни больше ни меньше, а ведь я до сих пор не имею никакого понятия о том, чем именно занимался Фрэнки. И трогательный намек на историю с матерью из Сплита мало что прояснил – но она, вне всяких сомнений, много человечнее, чем истории самого Фрэнки о сухих строительных смесях и металлических сейфах. И проигрывает лишь истории о нелюбви к запаху сырой рыбы.

– Книга, я полагаю, вам больше не нужна?

– Книга?

– О китах и дельфинах, – терпеливо поясняет бармен. – Это ведь его книга?

– Да.

Риск слишком велик, эта книга никогда не принадлежала Фрэнки, его книга – вещественное доказательство в деле, которым занимается сейчас марокканская полиция, и неизвестно, были ли в ней пометки, оставленные Франсуа Пеллетье, были ли в ней страницы, заложенные им. И неизвестно, знает ли об этих возможных пометках и закладках не-Шон. Но я не могу сказать бармену «нет».

Потому и говорю – «да».

– Я могу ее взять? На память? У меня не слишком много вещей, которые напоминали бы о Франсуа. Честно говоря, у меня их вообще нет.

– Я понимаю.

Теперь остается только достать книгу из рюкзака и вручить ее не-Шону. Что я и делаю, может быть, не так изящно, как хотелось бы. Ведь я – не Мерседес, это у нее все получилось бы без сучка и задоринки, у нее, да еще у Алекса Гринблата, ее компаньона. У Мерседес не дрогнула бы и прядь на виске, не пошевельнулась бы и ресница – мои же руки довольно ощутимо подрагивают. Книга выскальзывает из них самым предательским образом. Будь каморка не-Шона чуть побольше и не так заставлена вещами – китов и дельфинов ждало бы унизительное падение на пол. Но суженное, спертое пространство спасает их, а ребро конторки подхватывает под плавники. Теперь книга лежит обложкой к не-Шону, а блокнотный листок (о котором я и думать позабыла) скользит между страницами.

Подобно дельфину, выпрыгивающему из воды.

О записке не-Шон не сказал мне ни слова, к памяти о Франсуа она не относится. А значит, всецело принадлежит мне одной.

Я уже готова взять ее в руки, я и беру ее, и только теперь замечаю, что бармен смотрит совсем не на книгу, еще мгновение назад бывшую предметом его вожделений. Он смотрит на меня, готовую положить чертов блокнотный листок обратно к себе в рюкзак. И его ярко-синие глаза затягивает льдом. Лед некрепок, через секунду он может растаять, а может стать толще – все будет зависеть от меня.

Будь осторожна, Саша́!