После измены

Не чувствую себя живым. Не вижу света. Впереди лишь мгла. Не получается думать о чем-то хорошем. Надежды нет. И никакой я не счастливчик…

Глава 32

У меня было время подумать. Правда, сознание не всегда помогало мне в этом, отнимая время долгими периодами забытья.

Но решение я нашел.

Понимаю, что принял его сразу за двоих. И отчёт себе отдаю. Я осознаю, что делаю.

Себя загоняю в гроб одиночества и полного безнадеги существования. Зато у Даши будет возможность построить счастливую жизнь с нормальным здоровым мужиком. Который не оставит ее через несколько месяцев. Или недель.

Наблюдать, как на твоих руках умирает близкий человек, — это не то, что я хотел бы ей подарить. Бесконечно лелеять в памяти счастливые мгновения… счастливые, но короткие. Искать в себе силы начать жизнь заново… наощупь найти новый путь…

Если бы я знал точно, что у меня в запасе ещё много времени, которое мы можем с Дашей провести вместе… но нет. Я больше в это не верю. Совсем.

Надежда уже угасла.

И отравлять собою жизнь любимой женщине я не смогу. Даша достойна совсем другого. Дышать полной грудью. Радоваться и быть счастливой. Каждый день проживать на максимум. И, к сожалению, не со мной.

От количества пропущенных вызовов сердце пропускает удар.

На секунду прикрываю глаза.

Как только получаю телефон, крепко обхватываю пальцами корпус.

Раздумываю я долго. Пытаюсь подобрать слова. Как можно это сделать? Не понимаю.

Руки неконтролируемо начинают трястись.

Набираю ее номер. Каждый гудок заставляет сердце грохотать и биться сильнее.

А грудь изнутри разрывает огненный шар.

— Слушаю, — доносится из динамиков сухой голос.

Моя девочка. Прости! Прости меня! Прости!

— Даша… — протяжно выталкиваю. И вновь не хватает воздуха. Только это уже не приступ. Осознание, что вот он — наш последний разговор, выжигает кислотой.

— Привет, — впервые ее тон не ласковый и теплый, а безжизненный и блеклый.

— Привет, — только и могу тихо выдавить.

Свободной рукой прикрываю глаза, прикладываю прохладные подушечки пальцев к векам. Давлю сильно, до боли. Не могу… я не могу…

— Ты не отвечал мне. Куда ты пропал? Я волновалась.

Настороженная речь окунает в воду, лишая кислорода. Я пытаюсь собраться с силами, но внутри все трясётся от скорби. Я не смогу ей рассказать. Я не хочу тянуть ее вниз.

— Я… — мысли стоят на месте. Ничего не могу придумать. А подготовленные фразы застревают в горле. Ни слова не срывается с губ.

Оглушающее молчание звенит в трубке.

— Ты… что? Я была в аэропорту и ждала твоего звонка, но ты молчал.

— Даша, тебе не нужно приезжать. Так будет лучше, — вот так. Ничего более резонного я даже вымолвить не в состоянии.

Чёрная раскалённая лава течёт по венам. Пальцы неприятно впиваются в металлический корпус.

— Ты к жене вернулся? — прилетает неожиданный вопрос. Не могу вымолвить короткое и уверенное «нет». Оно выжигает гортань.

— Даша, прости меня, пожалуйста! Мне очень жаль! — это единственное, что я могу сказать искренне. Единственное…

Крепко смыкаю губы, чтобы не заорать оттого, каким ничтожеством я себя сейчас ощущаю. Просто гнилью.

— Не надо. Больше ничего говорить не надо, — разочарованно роняет в трубку. Я слышу, что она плачет.

Как же я жалок.

Удавить меня мало, но… судьба уже совсем скоро справится с этой задачей.

Второй приступ я воспринимаю только как ушат холодной воды. Только как своеобразный стоп. Нужно прекратить то, что я делал. Иначе потом будет многократно хуже. Я должен остановиться сейчас.

Теперь между нами не только километры. Намного хуже. И это расстояние уже не преодолеть.

— Даша… я правда считаю, что так будет лучше.

— Ну вот видишь. И татуировку сводить не придётся. Навсегда она.

Этот удар снести еще сложнее. Но я молчу. Это отнимет любую возможность нам когда-нибудь быть вместе. Потому что я не вправе забирать все, что у неё может быть вместо меня…

Крик боли рвется наружу. Дышать ровно давно уже не получается.

Ее последние слова вынимают душу из тела.

— Счастья вам.

Все. Теперь во мне больше ничего не осталось.

* * *

— Почему не сказал?

По моему бледному лицу оторопело скользит потрясенный взгляд отца.

Смело его перехватываю.

— Не захотел.

Мы в палате одни. Я сижу, опираясь на спинку кровати.

Отец уже приезжал, пока я был в реанимации. Но поговорить почти не удалось: сон отказывался надолго выпускать из крепких невидимых объятий. Я лишь успел хрипло попросить забрать к себе Сенатора на время.

— Как ты мог молчать все это время?! Йохан, я говорил с врачом. И я имею право знать, что происходит с моим сыном. Ты так не считаешь?!

Морщусь от его громкого сурового тона. Но по-настоящему меня это никак не задевает.

— Ну вот, — кисло бросаю, равнодушно отворачиваясь. Не хочу ни с кем говорить. Не хочу никого видеть. — Теперь знаешь. Легче стало?

— Зачем ты так? Сын…

— А ты зачем? — резко проворачиваю голову и удерживаю растерянный светло-серый взгляд. — К чему твое осуждение? Твои хваленые нравоучения? От них кому-то проще станет? Полегчает кому-то?