После Аушвица

В сентябре 1944 года голландское правительство в изгнании, базировавшееся в Лондоне, призвало к железнодорожной забастовке, чтобы остановить транспорт немецких войск и облегчить авиационную высадку союзников вблизи Арнема. Более 30 000 железнодорожников приняли участие в забастовке, но немцы продолжали управлять своими собственными военными эшелонами, и высадки союзников оканчивались неудачами. Из-за забастовки немцы решили наказать голландцев и прекратили поставки продовольствия. Запрет длился всего шесть недель, но даже когда он был снят, поставки не могли вернуться к норме, так как железнодорожная сеть оставалась поврежденной. Также прекратилась транспортировка угля с освобожденного юга страны, были отключены газ и электричество.

К зиме ситуация стала критической: люди рубили деревья на дрова и отправлялись в «голодные экспедиции» в деревни, где находили лишь цветочные луковицы. Более 20 000 человек умерли от голода.

Проходя по Амстердаму в то первое утро, мы ловили измученные, тяжелые взгляды мимо проходивших людей, поэтому, когда мы с мамой добрались до дома Розенбаумов, то постучали в парадную дверь в некотором замешательстве. Мы не знали, живут ли они еще там и будут ли рады нас видеть.

К счастью, нам можно было не волноваться. Мартин Розенбаум открыл дверь и с сияющей улыбкой воскликнул:

– Фрици Герингер!

Была еще одна причина, по которой Мартин выглядел столь счастливым в тот день. Несмотря на все страдания, принесенные войной, у Розенбаумов появилась одна замечательная новость. После многих лет неудачных попыток зачать жена Мартина Рози только что родила своего первого ребенка – маленького мальчика по имени Джон, которому было всего три дня. До войны Розенбаумы были заядлыми курильщиками, так что, возможно, годы жесткой аскезы пошли им на пользу. Рози все еще была в больнице, и мы с радостью согласились остаться на некоторое время, чтобы помочь с ребенком после выписки.

Мама узнала, что в отличие от многих возвращавшихся евреев мы можем переехать в нашу старую квартиру на Мерведеплейн. Благодаря папиной предусмотрительности это помещение все еще было зарегистрировано на имя женщины-христианки, которая формально являлась хозяйкой и квартиры, и мебели. Хотя сначала мы были слишком напуганы всем происшедшим, чтобы вернуться туда вдвоем, и были очень благодарны Розенбаумам за их любезное предложение пожить у них. (Кстати, я обожала их чудесного мальчика, который потом вырос и стал прекрасным человеком и надежным другом.)

Мама сразу же увидела, что даже Розенбаумам не хватает еды и топлива, и она захотела узнать, сохранились ли наши старые спрятанные запасы. После того как мы поселились у наших друзей, мы отправились на поиски Рейтсма – семьи, которая укрывала нас, когда нагрянули нацисты. Как и Розенбаумы, они все еще жили в Амстердаме и были рады видеть нас. Госпоже Рейтсма было предложено сделать эскизы почтовых марок в память об освобождении от нацистов, а их сын Флорис поступил в Амстердамский университет. Они рассказали, что от наших продовольственных запасов ничего не осталось: они съели их сами, чтобы пережить военное время. Не то чтобы еда была очень вкусная. «Даже шоколад пропах нафталином, – говорила миссис Рейтсма, – но мы не обращали внимания».

«Я просто счастлива, что кто-то смог воспользоваться этими продуктами», – ответила мама.

16 Снова в Амстердаме

Через несколько дней после нашего возвращения в Амстердам в дверь к Розенбаумам постучали. Я открыла и увидела на пороге Отто Франка. Он выглядел спокойным, но все таким же худым, как во время нашей последней встречи на борту одесского корабля. Я впустила его и проводила в комнату, где сидела мама. Она улыбнулась, но он явно не узнал ее.

– Мы встречались раньше, не так ли? – спросила она. – В поезде.

Он нахмурил брови на мгновение, как будто пытался что-то достать из глубины своей памяти. Затем покачал головой.

– Извините, я не помню, – сказал он. – Я узнал ваше имя в списке выживших. Я пытаюсь выяснить, что случилось с Марго и Анной.

Отто сел рядом с мамой, и они долго разговаривали, пытаясь укрепить уверенность друг друга в том, что мы воссоединимся с нашими семьями.

Через несколько недель мы поняли, что пришло время переезжать домой, даже без папы и Хайнца, и мама забрала ключи от нашей квартиры. Когда я оказалась на площади Мерведеплейн и поднялась по ступенькам в квартиру, меня поразило чувство возвращения в прошлое. Мама вставила ключ в замок и открыла дверь: перед нами предстала гостиная, со всей нашей мебелью, но безжизненная. Стулья стояли в том же положении, как будто мы только что встали, и те же шторы висели на окнах, ожидая, что вот-вот кто-то придет домой и задвинет их.

Я протянула руку и дотронулась до отметки на стене спальни, где папа отметил мой рост. Снаружи доносились голоса игравших детей.