Порт

Лицо у нее совсем старое было от беспутной жизни среди мужиков; волосы, травленные перекисью, висели безжизненными лохмами, но тело, тренированное работой, было дородным, сильным, большие груди перекатывались под рубашкой, вводя Веню в смущение.

— Ты бы хоть двери закрывала. Мало ли кто войдет!

— А войдет, так и что? — отозвалась Фаина.

— Так, вообще. Все же женщина. Всякое могут сделать, — пояснил незадачливый Веня.

— А и сделают, так и что? Я, может, потому и не закрываюсь, что надежду питаю, — усмехнулась Фаина, ставя на стол подогретый чайник, — Ишь, заботливый, ешь-ка давай. Шастаешь по ночам, как леший. Мокрый, грязный, красноглазый — чисто кобель приблудный. Хоть бы прок от тебя какой был, а то одна забота.

— Если ругаться будешь, я уйду, — предупредил Веня.

— Я те уйду! — крикнула Фаина. — А ну, скидавай свое хламье. На вот, оботрись, — подала она полотенце, — Носит тебя нелегкая в такую непогодь.

— Не шуми, Фаина, ловят меня, — приглушил Веня ее голос.

— Давно пора словить. Если сам дурак, так люди за тебя думают. Мыслимо ли дело — человеку в зверя обращаться, по ночам не спать да за куском рыскать!

— Чем же я зверь? — засмеялся Веня. — Зверь своему телу зла не делает. Тело у него на первом месте, на самом наипервейшем. Ради него он и кусается и грызется. И живет-то он ради тела, а я совсем наоборот.

— Ты уж наоборот, это точно. Сколько раз для твоей же пользы хотела тебя заложить. Видать, добра не в меру, не могу взять грех на душу. Но уж знай: в этот раз спасешься — в следующий не пущу.

— Спасусь, куда я денусь. Мне без порта нельзя.

— Да навряд ли спасешься. Сильно крепко за тебя взялись. Ты что сделал-то? Говорят, сейф с «Ельца» унес?

— Ты что, Фаина, в своем уме? — опешил Веня.

— Да я не верила. Зачем он тебе? Сроду рубля не держал. Да и тяжелый он, может, сто килограммов, не поднять.

— Ничего я не сделал. Жил, как живу.

— Ну тогда и не бегай. Сейчас тебе самое время с повинной прийти, глядишь, и помиловали бы. Изловят — хуже будет.

— Это мы еще посмотрим, — сказал Веня, наливая в кружку чай.

— Изловят, — убежденно сказала Фаина. — Один против такой силы: и милиция, и порт. Не раз на дню заходят, пытают про тебя…

Фаина села на стол напротив и, подперев лицо ладонью, жалостливо на него смотрела.

— За что ж ты, Веня, жизнь свою губишь? Поглядеть на тебя — нормальный мужик, голова на месте, руки, ноги, а живешь, как юродивый.

— Юродивые подаянием живут, а я работаю.

— Кому здеся твоя работа нужна? Ни следа от нее, ни зацепочки. Растрачиваешь себя в помощь пропойцам. Никто ведь не помянет тебя потом. Ни семьи у тебя, ни рабочего стажу. На старости лет с голоду пропадешь.

Веня прикончил банку трески в масле, вымакал корочкой остатки жира и разом опустошил кружку.

От еды, от тепла он отяжелел. Жар растекался по телу, туманя голову, клоня в сон. Тихо стало ему, расслабленно, спокойно сидеть вот так в уютной комнате и с трудом верилось, что ждет его за окном леденящий свист ветра, темные, скользкие причалы и страх погони.

— Живешь нехристем, а ешь вона как справно, крошки не обронишь. Ладный ты мужик, хозяйственный, непьющий. Тебе бы в другом месте цены не было. Любая баба за тобой была бы счастлива, да и ты за ней…

Ворчание Фаины доносилось словно издалека, заботливый голос прорывался сквозь хмельную поволоку, но все это было будто не настоящее, взаймы из чьей-то жизни, по ошибке отнесенной к нему на время.

— …хоть бы и я. Да ты ведь не глянешь на меня, как отсюда выйдешь.

Фаина замолкла, будто ждала ответа, и Веня встряхнулся, прорываясь сквозь расслабляющую истому, вытер полотенцем пот, градом катившийся со лба, и сказал:

— Спасибо тебе, Фаина.

— Да за что спасибо, дурья твоя башка! Я ведь про что говорю? Ежели б ты, к примеру, захотел…

Сидела она не горбясь, теребя на груди платок, лицом порозовела и будто морщин у нее поубавилось.

«Совсем не старая еще» — подумал Веня и сказал, превозмогая слабость и тошноту:

— Ты вот что, пить бросай, по судам не шастай и зубы себе вставь. Что ты, словно на жизнь свою рукой махнула.

— Да ладно, Веня. Пожалел больной увечного. Я и вправду махнула. Что мне с нее? Тряпка да вонь гальюнная и ничего больше. Как тут не пить-то? В уме ведь повредишься. Нет, не брошу.

— Да ты что ж в одну сторону-то глядишь? Нравится тебе так — себя закапывать?

— А ты не блажи, миротворец, — озлилась вдруг Фаина. — Мало, чем я располагаю? А кто на это смотрит? Кому дело есть? Сказала — не брошу! Так доживу как-нибудь. Чай, недолго осталось…

Жар наплывал изнутри, словно там котел работал. Добрый, видать, кочегар его расходил. А Веня только кислороду добавлял, дышал часто открытым ртом, и воздуху ему все не хватало.

— Ты бы фортку отворила, — попросил он. — Дышать невозможно.

Фаина обошла стол, потрогала лоб отмытой рукой и заголосила:

— Мать честна! Да ты ведь больной! А я, дура старая, скулеж развела. Пышет, как от печки. Добегался, доискался. Господи, что теперь будет? Что будет?

— Пустое, Фаина, сейчас пройдет. Мне бы водички холодненькой, — сказал он.

— Ляжь на койку, Веня. В зале аптечка есть. Найду тебе лекарство.