Порт

Последний раз он встретил Ерофеича дней десять назад, стояли, разговаривали на причале, а тут «Волна» подошла, привезла команду с «Рубенса» — одного из тех больших пароходов, что ремонтируются в Голландии. Вещичек-то у них было — ого сколько! Одних картонных коробок на каждого штук по десять. Специальный автобус им под вещи выделили. Жены их с букетами на пирсе стояли, нарядные, душистые, сами как букет цветов. «Волна» причалила, и их благоверные по трапику — свежие, загорелые, сильные, сверкают глянцем обуви и заграничных этикеток. Объятия, поцелуи, улыбки. А потом вещички свои стали в автобус перетаскивать, и Ерофеич уж больно хватко им помогать бросился, аж взопрел бедолага. Веня, жалея Ерофеича, тоже подключился. Полчаса, наверное, так работали. А потом Веня слышит, как Ерофеич просит, сморщившись, как от зубной боли:

— Слышь, товарищ, у тебя нет резинки жевательной?

А товарищ этот, плотный и радостный, с женой разговаривал, поглядел на Ерофеича, как на стенку, и обронил:

— Стыдно, дядя, побираться.

И жена его накрашенную мордочку скривила и в букет цветов окунула.

Ерофеич похромал к кому-то другому и снова попросил, да, видно, опять отказ получил, потому что встал в сторонке, сгорбившись, отставив хромую ногу, и лицо у него такое было — не приведи господи. Что уж тут считаться, понял Веня, раз нужна ему эта треклятая жова, выбрал лицо понадежней и тоже попросил. Большое дело — резинка, а нелегко было просить, и, видно, лицо у него в этот момент было нехорошее, потому что морячок сунул ему без слов початую пачку и, словно сторонясь, быстро в автобус заскочил…

Не рискнул Веня на «Волну» подниматься. Погода снова стала портиться. Ветер погнал по заливу пенные гребешки, пришвартовывал их к берегу один за другим.

На «Волне» послышалось движение. Кто-то вышел на крыло, выстрелив затворенной дверью, донеслись невнятные голоса.

Веня повернулся спиной к «Волне» и пошел. Но тут услышал властный окрик:

— Эй, вахтенный, подойдите сюда!

Веня вздрогнул и продолжал идти.

Должно быть, искали Ерофеича, перепутав их в темноте. Всем нутром своим он ощущал глядящие в затылок глаза. Спина словно светилась от напряжения.

Окрик повторился. Веня сдерживался, чтобы не прибавить шаг, шел независимой, ровной походкой, и только когда снова хлопнула дверь и донесся стук каблуков по трапу, он побежал.

— Стоять! — крикнули сзади. — Немедленно остановиться!

Веня бежал что было сил. Деревянные цеха справа стояли плотно, как крепостная стена, оставляя ему только свободный путь вдоль причалов. Ноги разъезжались на скользких досках, шапка слетела с головы и, подхваченная ветром, покатилась к стене. Некогда поднимать. Сзади его настигали размашисто бегущие фигуры.

Разрыв в стене был у девятого причала.

Только бы уйти с этой прямой полосы, забраться в темноту, в чащу портовых нагромождений, где он знал каждую лазейку, где любой вагон и стеллаж даст ему спасение.

Вот и сворот, столб с лампочкой. Зацепившись за него рукой, Веня крутнулся на девяносто градусов. Свет от лампочки обозначил дорогу, блеснули невдалеке полозья рельсов, на которые, громыхая, наезжал состав. Эти рефрижераторные вагоны он знал: светлые, гладкие, ни выбленков на них, ни переходных трапов — пути вперед не было.

Ровный стеллаж бочек желтел слева раздутыми животами. Веня подбежал к нему и быстро вскарабкался наверх. Бочки были свежие и пустые. От них чисто пахло сосной. Дождь под навес не проникал, ветра не было — хорошее место, хоть ночуй.

На освещенный пятачок выбежали двое. На одном из них, который ростом не выдался, было нейлоновое пальто, блестевшее от влаги, и сбившаяся набок флотская фуражка. Другой, в куртке с капюшоном, шел на полшага сзади и говорил молодым голосом:

— Бесполезное это дело, Алексей Егорыч. Где ж его здесь найдешь? Да и не он это, может статься.

— Зачем же бежал, если не он? — командирским голосом отозвалась фуражка.

— Ну, мало ли, замерз человек, решил согреться.

— Он, говорю тебе. Я его знаю, такой же длинный.

— Какой же он длинный? Он с меня.

— А ты разве не длинный? — удивилась фуражка.

Они закурили внизу, под Веней, метрах в трех от навеса.

— Нехорошо получается, Соломатин ругался на графике. Говорит, до каких пор в порту будут разгуливать подозрительные лица. Неудобно, мне на вид поставил.

— Теперь мы знаем, до каких, до… трех часов ночи, — все веселился молодой.

— Ничего, много не нагуляет. Все кранты ему перекрыты… Мне бы, конечно, самому надо, по разным причинам. Да и в лицо его знаю, мне легче.

Когда он сказал «кранты перекрыты», Веня сразу признал в нем Лешку Кранта, с которым работал на «Мезени».

— Откуда знаете-то? — полюбопытствовал молодой.

— Да так, довелось пересекнуться, лет десять назад.

— Что же вы тогда его не взяли?

— А ну кончай болтать! — осерчал вдруг Лешка. — Лезь на бочки, посмотри. Здесь где-то, больше ему некуда деться.

«Должно быть, все еще простить не может, что я ему тогда пендаля дал», — подумал Веня и пополз на другой, конец, оглядываясь назад.

Над краем бочек показалась голова, обрубленная, словно без туловища.

— Ну, что там? — кричал снизу Лешка.